«Иудаизм является неотъемлемой частью всеобщего наследия человечества», — писал Вальдемар Жорж в другой монографии, посвященной полузабытому в наши дни живописцу Максу Банду (Max Band, 1901–1974) — уроженцу Литвы, с 1923 по 1940 год жившему в Париже, а последние три с половиной десятилетия своей жизни — в США399. Интересно, что Вальдемар Жорж исключал всякую роль национальных корней в творческой судьбе художника, искусство которого как раз свидетельствовало о том, что эти корни для него очень и очень значимы:

Является ли Макс Банд евреем, литовцем? Хоть он и не спешит отрекаться от своей веры, от своих корней, от своей национальности, несмотря на то что он считает, что они сыграли важнейшую роль в его становлении и развитии, сегодня я открыто заявляю, что для меня они не имеют никакого значения. Я не ищу еврея в человеке. Я ищу человека в еврее400.

Человека Вальдемар Жорж искал и в произведениях искусства, это было для него главным. В 1931 году он завершил работу над этапным для него трудом «Profits et pertes de l’art contemporain» [«Завоевания и потери современного искусства»], который вышел в свет двумя годами позднее. Перефразируя по-своему строку из Книги Бытия, Вальдемар Жорж приходил к такому выводу: «Человек сотворен по образу и подобию своего искусства». Этот вывод говорит о его вере в определенную божественную сущность искусства, которое может и должно формировать человека, а не просто быть его отражением401. Он стремился вывести некий этический закон, суть которого сводилась к тому, что в каждом художественном произведении необходимо ощущать присутствие создавшего его человека. С этой точки зрения, художественный критик-гуманист призван выступать не как специалист по художественным формам, стилям и направлениям, а, скорее, как некий духовный проводник, способный почувствовать в художественном произведении присутствие человека. Он должен стремиться открыть замысел художника, определить тему и суть произведения, которую художнику удается — или не удается — раскрыть при помощи доступных ему средств.

Франция была для него центром и образцом западной цивилизации, причем, отвергая национализм еврейский, он все больше сближался с национализмом французским. Так, в 1934 году он писал: «Франция всегда отвергала любые внешние влияния и, наоборот, сама прививала свои каноны, свои законы, свое чувство гармонии иностранным художникам, которые творили искусство в ее лоне»402.

В то время Вальдемар Жорж открыто восхищался Бенито Муссолини. Через итальянского галериста и художественного критика Пьетро Мария Барди (Pietro Maria Bardi, 1900–1999) он сумел в марте 1933 года добиться личной аудиенции у дуче в Палаццо Венеция в Риме. Помимо перевода на итальянский своей книги «Завоевания и потери современного искусства»403, он также представил Муссолини «идеальный план развития фашистского искусства на основе искусства Рима»404. Воодушевленный оказанным ему теплым приемом, Вальдемар Жорж с головой ушел в работу над своей новой книгой.

В 1936 году эта книга, одна из самых противоречивых книг Вальдемара Жоржа, была опубликована под названием «L’Humanisme et l’idée de patrie» [«Гуманизм и идея родины»]405. Глава, посвященная «Еврейским метаморфозам», которую сам автор представил как «исповедь и покаяние», показывает, что Вальдемар Жорж, как и некоторые другие еврейские интеллектуалы, не избежал проблемы национального и религиозного самоотрицания; фактически, это был интериоризованный антисемитизм, пусть его и высказывал человек, сам бывший этническим евреем. Эта проблема была впервые поднята немецким интеллектуалом еврейского происхождения Теодором Лессингом (Theodor Lessing, 1872–1933) в книге «Der jüdische Selbsthaß» [«Еврейская самоненависть»], изданной в 1930 году, а спустя одиннадцать лет — психологом Куртом Левиным (Kurt Lewin, 1890–1947), указавшим, что «ненависть еврея может быть направлена против евреев как группы, против определенной части евреев, против своей собственной семьи или даже против себя самого. Она может быть направлена против еврейских социальных институтов, еврейской манеры поведения, еврейского языка или еврейских идеалов»406.

В 1930-е годы Вальдемар Жорж являл собой яркий пример интеллектуала именно такого рода, не только желавшего отказаться от собственного еврейства, но и поддерживавшего тотальную ассимиляцию евреев, что должно было неминуемо привести к их исчезновению как самостоятельного народа. Он выступал за ассимиляцию «сверху», возможную благодаря вездесущему присутствию «еврейского духа», который полностью вольется в европейскую культуру и, ведомый неким авторитетным вождем, будет развиваться в рамках французско-католического мира, который объединит и Рим, и Иерусалим407.

Однако аншлюс Австрии в марте 1938 года и последующие события постепенно привели Вальдемара Жоржа к осознанию трагедии, которая все больше угрожала Европе — и в особенности европейскому еврейству. Он понял, что книга «Гуманизм и идея родины» дискредитирует его, демонстрируя читателям его заблуждения, и попросил своего издателя отдать все непроданные экземпляры на макулатуру. В июле 1939 года, беспокоясь за будущее Польши, Вальдемар Жорж перевез во Францию свою мать. Сделал он это крайне вовремя, ибо уже через два месяца вся Польша оказалась оккупированной гитлеровскими и сталинскими войсками.

В 1940 году Вальдемар Жорж, бывший членом комиссии экспертов по приобретению произведений искусства для государственных музеев, получил письмо от президента Осеннего салона Жоржа Девальера (Georges Desvallières, 1861–1950), известившего его, что под давлением властей «наши собратья еврейского происхождения были изгнаны по соображениям политического порядка». Хотя Ж. Девальер добавлял: «Я не могу Вам передать, насколько эта ситуация, совершенно противоречащая нашим традиционным либеральным взглядам, удручает нас», прося «верить в искренность нашего чувства товарищества и дружбы», Вальдемар Жорж не мог не осознавать, что вновь стал Ежи Вальдемаром Яроцинским — бесправным евреем, отторгаемым страной, которой он слагал патриотические гимны.

Домом нового искусства в Париже была галерея в Люксембургском дворце, но над ним теперь развивался нацистский флаг со свастикой. Не желая выполнять требования нацистских властей и носить на одежде желтую звезду, Вальдемар Жорж в 1942 году вместе с женой и сыном покинул Париж; семья нашла убежище на юге Франции. Его мать осталась в Нормандии, в доме, который принадлежал родителям ее невестки. Благодаря дружеским связям в мире искусства Вальдемару Жоржу удалось найти пристанище в небольшом городке Параду (Paradou) на юго-востоке Франции, общее число жителей которого в то время едва превышало пятьсот. Он скитался: его видели то в поселке Вигьер (la Viguière), то в Экс-ан-Провансе, то в доминиканском монастыре Сен-Максимен-ла-Сент-Бом, где, чтобы как-то скоротать время, он читал монахам лекции по истории искусства.

В январе или феврале 1944 года он вместе с родными отправился в Нормандию с фальшивыми документами на фамилию Жарро (Jarraud) и нашел пристанище у учительницы Жозефины Герандель (Joséphine Guérendel), которая жила неподалеку от Сент-Илер-дю-Аркуэ (Saint-Hilaire-du-Harcouët) в департаменте Манш, где они участвовали в оказании помощи высаживающимся союзникам. Там Вальдемар Жорж смог наконец встретиться с матерью, которой тогда было 76 лет. Семейный дом возле горы Сен-Мишель был реквизирован немецкими войсками и полностью разорен, картины и редкие книги, вывезенные сюда из Парижа за три года до этого, конфискованы и отправлены в Германию. Из дома в Булонь-Биланкуре в окрестностях Парижа, где семья Вальдемара Жоржа жила до оккупации Франции, все ценные вещи вынесли местные мародеры. Успешный и знаменитый художественный критик 1930-х годов вдруг оказался в бедности. Чтобы хоть как-то начать жизнь заново, было решено продать дом по какой угодно цене.