Однако цензурному ведомству приходилось заниматься не только такими, политическими проблемами. Как и внутри России, в Привислинском крае в задачи комитета входила также моральная цензура. Руководствуясь традиционно патерналистским представлением о цензуре как о «покровительстве», варшавские цензоры огромное внимание уделяли вопросам нравственности, и прежде всего в тех социальных средах, где, как им казалось, дело с нравственностью обстояло особенно плохо323. С момента взрывообразного расширения книжного рынка, которое началось в 1890‐е годы, значительно участились случаи, когда цензоры считали необходимым встать на защиту морали. Соответственно, все чаще их приговор гласил, что книга не годится для детей или морально вредна для школьников. Особое внимание уделялось вопросам нравственности в тех случаях, когда текст был адресован «простым людям», которые, по мнению цензоров, были не способны к самостоятельному суждению. Тут наиболее проблематичной была сфера сексуальности. Поэтому из пьес вычеркивались пассажи, содержавшие слова, истолкованные цензорами как намеки на тему сексуального насилия, а сборники рекомендаций, касавшихся половых заболеваний, были включены в список запрещенных книг324. Сохранение общественного порядка, которое чиновники считали своим главным долгом, подразумевало в числе прочего заботу о порядочности, морали и нравственности.

Примечательно, что цензоры не спешили запрещать публикацию произведения целиком. Во многих случаях вмешательства были скорее избирательными: вычеркивались лишь отдельные фрагменты текста, а иногда цензор даже лично вносил поправки. Поэтому можно считать типичным случай, когда возражения Цензурного комитета вызвала в Варшаве балетная постановка, в которой костюмы якобы напоминали мундиры польской армии 1830‐х годов, а когда костюмы были перешиты, спектакль все же состоялся325.

В целом старания цензоров влиять на публичную сферу Царства Польского были – по крайней мере, до 1906 года – вполне успешны. Применительно ко времени до этого переломного момента можно даже говорить о сильном, определяющем воздействии цензуры: она внесла существенный вклад в формирование специфического стиля и содержания публичных дебатов в Привислинском крае. Особенно при сравнении с ситуацией во внутренних губерниях России становится заметно, насколько велико было влияние цензоров в польских провинциях в XIX веке. Причин тому было несколько. Во-первых, цензура в Царстве Польском была гораздо строже, чем в остальной империи. Это было связано прежде всего с подогреваемым польскими восстаниями недоверием имперских бюрократов к польскому обществу. В частности, считалось – и не без причины, – что романтические сочинения периода восстания 1830 года способствовали эскалации событий в 1863‐м. Соответственно, царские цензоры неустанно стремились «вчитывать» реверберации романтическо-крамольного мышления в польские публикации и вытравлять их оттуда. Предварительная цензура в Варшаве, в отличие от Москвы или Санкт-Петербурга, никогда в XIX веке не отменялась, и даже либеральные законы о печати 1905–1906 годов первоначально на Привислинский край не распространялись. В условиях чрезвычайного положения, объявленного во время революции, предварительная цензура сохранялась здесь до 1909 года326.

Суровость цензуры в Царстве Польском была обусловлена также и тем, что в нем параллельно существовало несколько государственных инстанций, имевших право голоса при цензурных решениях. Источники говорят о таком сосуществовании этих институтов и акторов, которое лишь условно можно назвать гармоничным. Особенно часто возникали столкновения между генерал-губернатором и петербургским министром внутренних дел, поскольку вопросы разграничения компетенций и сфер влияния приходилось решать – в том числе и применительно к цензуре – путем переговоров, споров и торга. Например, варшавский генерал-губернатор Чертков в 1902 году потребовал для себя права самому, не дожидаясь решения министра внутренних дел, просматривать и при необходимости подвергать цензуре уставы общественных организаций, создаваемых в Варшаве327.

Позиции генерал-губернатора и попечителя Варшавского учебного округа по цензурным вопросам тоже далеко не всегда совпадали. Так, в 1869 году попечителю были переданы цензурные полномочия в области образования, а в 1890‐е годы генерал-губернаторы, стремившиеся к проведению реформ, пытались их ограничить. Например, Имеретинский противодействовал намерению попечителя Лигина увеличить долю русской литературы в фондах народных библиотек, планируемых властями к открытию в Привислинском крае, и одновременно подвергнуть более жесткой цензуре список польских книг. Имеретинский указывал на негативную реакцию, которую вызовет такая «русифицирующая» мера у польской общественности, и старался сохранить преобладание польских публикаций в библиотечном каталоге. В конце концов, получив поддержку со стороны императора, генерал-губернатор сумел одержать верх в споре328.

Все эти межведомственные конфликты делали цензуру в Царстве Польском не только строгой, но и непредсказуемой. Поскольку не было однозначного центра, определявшего границы того, что разрешалось говорить, правила цензуры были неоднозначными и трудными для понимания посторонних. Поэтому цензурные ограничения могли – причем почти независимо от общего политического климата – коснуться и таких изданий, которые, казалось бы, обладали устойчивым положением и благоприятной репутацией. Так, в 1897 году по представлению генерал-губернатора министром внутренних дел на полгода было приостановлено распространение «Польской газеты» (Gazeta Polska) – после того, как в ней появилась статья о проблемах общественной нравственности. Этот факт примечателен тем, что в 1897 году еще царила атмосфера общей разрядки, характерная для начала правления Николая II. Поэтому происшествие с «Польской газетой» стало примером того, что и в провозглашенную «эпоху доверия и примирения» нельзя было полагаться на незыблемость пределов допустимого329.

Вместе с тем данная цензурная мера продемонстрировала, какое внутреннее давление оказывалось на цензоров. Генерал-губернатор в своем обосновании просьбы о приостановке выпуска газеты указывал, что в условиях предварительной цензуры любая статья, не подвергнутая цензуре, будет рассматриваться общественностью как скрытая декларация намерений правительства. Неосторожно допущенная к публикации заметка будет сочтена сигналом к общей смене курса царских властей. Таким образом, каждое не подвергнутое цензуре письменное выступление было равнозначно официально одобренному заявлению и потому получало программный характер. Неудивительно, что генерал-губернатор распорядился сурово наказать того цензора, который пропустил критическую статью в «Польской газете»: чиновник был посажен под арест на пять суток на Варшавской гауптвахте330.