Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зрители в портике бросились врассыпную, как куропатки. Если у стены флигеля она повернет направо и перепутает загон для котов с клетками…
Сейчас выше, на уровень стены, и опять налево. Отдаленный гром от взмахов могучих крыльев пронесся над его головой. Теперь выше, и еще выше, все еще кружась и поднимаясь вверх, подальше от обожженной солнцем лужайки и опаленных жарой крыш. Юная орлица поднималась все выше и выше, чернея в ярком свете, пока, как и поля, не исчезла в небесном просторе.
* * *
Когда все остальные уже ушли, Мускус все еще стоял на месте, затеняя глаза от безжалостного солнца. Спустя долгое время Заяц принес ему бинокль. Он приложил его к глазам, но ничего не увидел.
Глава десятая
Кот с раскаленным докрасна хвостом
Лишившись тайны ночи, Ламповая улица опять стала знакомой и безопасной. Шелк, который часто ходил по ней, обнаружил, что давно знал несколько лавок и даже широкие, недавно отлакированные двери желтого дома.
Полная женщина, открывшая дверь в ответ на стук Журавля, очень удивилась его приходу:
— Еще ужасно рано, патера. Сама только что встала. — Она зевнула, как будто хотела это доказать, с запозданием прикрыв рот. Ее розовый пеньюар сочувственно распахнулся, между разошедшихся краев жарко выглянула белая выпуклая плоть.
Мимо нее сочился горячий воздух дома, несший с собой запахи сотни несвежих духов и уксусную вонь разлитого вина.
— Я должен встретиться здесь с Кровью ровно в час дня, — сказал Шелк. — Который час?
Журавль уже проскользнул мимо них в гостиную.
Женщина не обратила на него внимания.
— Кровь всегда опаздывает, — рассеянно сказала она и провела Шелка через низкую арку, завешенную нитями с гремящими деревянными бусинками, в маленькую контору. Открытые дверь и окно выходили в тот самый дворик, который он представлял себе прошлой ночью; несмотря на это, в конторе казалось жарче, чем на улице.
— Мы уже пытались изгонять бесов. — Полная женщина заняла единственное удобное на вид кресло, оставив Шелку стул из полированного дерева без подлокотников. Уронив свой мешок на пол, он с благодарностью сел на него и положил ящик с триптихом на бедра, держа между коленями львиноголовую трость Крови.
— Я пошлю кого-нибудь за подушкой, патера. Здесь я разговариваю со своими девочками, и твердые стулья лучше. Они не дают им уснуть, а узкие сиденья заставляют думать, что они растолстели; кстати, чаще всего так и есть.
Воспоминание о жареных помидорах укололо Шелка виной, хорошо сдобренной голодом. Быть может, через эту неряшливо одетую женщину говорит какой-то бог?
— Оставь все как есть, — сказал он ей. — Мне тоже надо научиться поменьше любить свой живот и кровать.
— Ты хочешь поговорить со всеми девочками сразу? Один из твоих так и сделал. Или я могу рассказать тебе.
Шелк отмахнулся от вопроса:
— Мне неинтересно, что эти конкретные бесы сделали здесь, и я не собираюсь обращать внимание на их злые проделки, чтобы не поощрять их. Это бесы, и их присутствие нежелательно; вот все, что я знаю, и если ты — и все живущие здесь — желаете мне помочь, больше мне ничего знать не надо.
— Хорошо. — Полная женщина поправила пухлые подушки и откинулась на спинку кресла. — Ты веришь в них, а?
Тот самый момент.
— Да, — твердо сказал Шелк.
— А один из твоих — нет. Он произнес много молитв, прошелся по всему дому и все такое, но он думал, что мы все сошли с ума. Он был примерно твоего возраста.
— Доктор Журавль думает точно так же, — сказал ей Шелк, — хотя у него седая борода. Он не говорит этого так резко, но именно так и думает. И конечно, он тоже считает, что я сумасшедший.
Полная женщина горько улыбнулась:
— Угу, догадываюсь. Кстати, я — Орхидея. — Она протянула ему руку так, как будто ожидала, что он ее поцелует.
Он ее пожал.
— Патера Шелк, из мантейона на Солнечной улице.
— А, то старье? Еще открыто?
— Да, конечно. — Вопрос напомнил Шелку, что вскоре все может измениться, но лучше об этом не упоминать.
— А мы нет, — сказала ему Орхидея. — До девяти, так что у тебя куча времени. Но сегодня наша самая большая ночь, как обычно, я была бы благодарна, если бы ты к этому времени закончил. — Заметив, наконец, что он упорно отводит глаза, она без особого успеха поправила края розового пеньюара.
— Мне понадобится не больше двух часов, чтобы совершить первоначальные ритуалы и собственно церемонию, при условии, что все будут сотрудничать. Но, может быть, лучше подождать, пока приедет Кровь. Прошлой ночью он сказал, что хочет встретиться со мной здесь, и я уверен, что он захочет принять участие в церемонии.
Глаза Орхидеи сузились:
— Он тебе платит?
— Нет. Я совершаю этот экзорцизм как услугу для него — на самом деле я должен ему намного больше. Он платил за другие экзорцизмы, о которых ты говорила?
— Он или я, смотря по обстоятельствам.
Шелк слегка расслабился.
— В таком случае неудивительно, что ни один из этих экзорцизмов не помог. Экзорцизм — священная церемония, а такую церемонию нельзя купить или продать. — Видя, что она не понимает, он добавил: — Их нельзя продать — в буквальном смысле слова, — потому что тогда церемония теряет всю свою святость. То, что продано, становится нечестивой пантомимой. И это не то, что мы сделаем сегодня здесь.
— Но Кровь может дать тебе что-нибудь, разве не так?
— Да, если захочет. Никакой подарок не подействует на природу церемонии. Подарок дается свободно — если вообще дается. Суть в том, что действенность церемонии зависит от того, была ли сделка между нами; и ее не было. У меня не будет никакого права жаловаться, если я не получу обещанный подарок. Ясно?
Орхидея неохотно кивнула.
— На самом деле я не ожидаю никакого подарка от Крови. Я уже сказал, что должен ему, по разным причинам. Когда он попросил меня сделать это, я — насколько помню — с радостью согласился.
Орхидея наклонилась к нему, пеньюар распахнулся еще шире.
— Допустим, на этот раз это сработает, патера. Могу ли я дать тебе что-нибудь?
— Конечно, если захочешь. Но ты ничего мне не должна.
— Хорошо. — Она заколебалась, размышляя. — Как я тебе уже
