Мы переступили порог, я вовремя задавил вздох восторга, не деревещина же, в самом деле. Зал огромен, но поразили не столько размеры, сколько сам стиль: богатый, почти вычурный, если сравнивать с увиденными ранее. Ощущение такое, что в королевствах Зорра, Кернеля, Алемандрии, Кельвинта да и в замке Ганслегеров только-только научились строить замки, в Каталауне и Вексене их уже умело совершенствуют, расстраивают и украшают, а здесь… здесь расцвет, здесь монументальность и в то же время легкость, умелый дизайн, рука гениального архитектора, умеющего видеть красоту камня и так органично вписавшего крепость в горы, что она выглядит их продолжением.

Ортенберг идет рядом, придерживая рукой меч и в то же время готовый выхватить его в любой момент, если я поведу себя не так, как должен вести себя гросс-граф.

Главный зал не просто поразил, он потряс до мозга костей: стены из розового камня, или же это искусная облицовка, поддерживающие свод колонны выполнены в виде атлантов, причем все сделано с удивительным изяществом и вкусом — пьедестал до уровня пояса, затем могучего сложения каменный здоровяк и расширяющийся в арку пилон. На стенах витражи из цветного стекла, обилие цветов в каменных вазах, а в противоположных местах настоящие цветущие деревья в просторных деревянных кадках.

Пол из тщательно отшлифованного мрамора, тоже розового, его еще почему-то называют телесным.

Немногочисленные придворные или слуги, кто их разберет, пялились тихонько и не в упор. Мы прошли сине-фиолетовый зал, стены из мертво-фиолетового камня, пол тоже, разве что другого оттенка, странного вида ниши и выступы, арочный свод, оттуда солнечный свет, и вся фиолетовость играет в зловещей красоте. Я ощутил эту нехорошую прелесть, даже недобрую, как будто услышал нашептывающий в ухо вкрадчивый голос о красоте зла, о сладости насилия, о преимуществах тех, кто преступил границу между Добром и Злом.

Темно-фиолетовый вход в другой зал приближался, как зловещий зев. Я ощутил дрожь по всему телу, но следом вступили в солнечное и светлое помещение, и я понял, что предыдущий зал просто пугал, не желал расставаться с теми, кто вообще-то почти готов, почти согласен принять установки насчет красоты Той стороны. Анфилада залов оборвалась, перед нами закрытая дверь, похоже, из золота, размерами с ворота в крепость, но украшенная дорого и очень изысканно, как произведение искусства. По обе стороны двое настолько громадных стражей в доспехах и с копьями, что я усомнился: настоящие ли, такого роста людей еще не встречал.

Два огромных светильника не только дают яркий свет, но и наполняют воздух изысканными ароматами. Я принюхался, в самом деле наполняют, а плюс еще и очищают от всяких неприятных запахов.

Ортенберг доложил коротко и властно:

— К Его Величеству по неотложному делу!

Стражи не шелохнулись, Ортенберг толкнул створки, я неторопливо перешагнул порог. Почудилось, что вошел в церковь. Стены расписаны летающими ангелами, если это ангелы, но по мне все, что летает и не слишком черное, — ангелы, много режущего глаза золота, в стенах неподвижные статуи то ли святых, то ли героев, а может, так раньше хоронили великих королей, масса горящих светильников, что заливают зал радостным светом яркого солнечного дня.

Король Гиллеберд весь в благородном серебре: легкая корона прижимает белоснежные волосы, те падают на плечи, даже ниспадают. Длинные сверкающие усы опускаются и опускаются, пока вот так, струясь и переливаясь блестками, незаметно не сливаются с роскошнейшей бородой, а та достигает пояса.

Нос длинный и нависает над верхней губой, первый признак возраста, ведь шнобели растут всю жизнь, но взгляд остр, а густые серебряные брови приподнялись с живостью, что говорит о прекрасной работе лицевых мускулов.

Перед ним в креслах не двое графов, как я решил, а целый десяток богато одетых придворных. Хотя, возможно, графов только двое, остальные — их вассалы.

Чуть в сторонке дремлет в кресле худой человек в великоватой для него тиаре и в епископской мантии.

Ортенберг остановился, даже дышать старается тише, я тоже поспешил сперва осмотреться, прежде чем действовать. В нашу сторону даже не покосились: Гиллеберд погружен в думы, а осанистый и дородный придворный в это время вещает:

— королевский Совет после долгих совещаний не нашел возможным удовлетворить просьбу барона де Клерма о признании его сыном и наследником его земель некоего Джонатана Блэксмита.

Несколько членов Совета кивнули, остальные хранили молчание, в помещении веяло холодком. Второй придворный, похоже, представляющий интересы престарелого барона де Клерма, вскочил.

— А что с владениями сэра де Клерма?

Первый придворный взглянул на него с недоумением.

— Естественно, земли остаются за бароном вплоть до его кончины, которая, как мы надеемся, последует очень не скоро. Корона помнит службу и преданность барона и желает ему здоровья и долгих лет жизни. Однако же после… да, после, все владения барона де Клерма отойдут… вернее, вернутся под власть короны.

Я видел на лицах членов Совета затаенное злорадство, а также ожидание, что хотя бы кусок от оставшихся бесхозными земель удастся урвать после кончины барона.

Епископ проснулся в нужном месте, перекрестился и сказал благочестиво:

— Перед Господом все равны. Барону следовало признать этого Джонатана своим сыном сразу после рождения, а не теперь…

Я спросил Ортенберга тихонько:

— А что случилось? Он ответил шепотом:

— Да все обычное. Разве барон мог знать, что два его взрослых сына погибнут, третий умрет от болезни, а четвертый утонет?… А новых детей заводить уже поздно… Вот и решил объявить наследником кого-то из внебрачных.

Я пробормотал:

— Ну… это знакомо. А почему все против?

Он раздвинул губы в печальной и циничной улыбке человека, много повидавшего и уже разуверившегося в человеческом благородстве:

— Одни потому, что у них самих в родословных не все в порядке, другие рассчитывают если не получить те земли целиком, то хотя бы отхватить кусок. К тому же здесь власть короля очень сильна, а то бы барон просто назвал своим наследником любого, кого захотел бы, — и дело с концом. Никто бы и не возразил!

— Ладно, — сказал я, — пора им заняться в самом деле делом!

Ортенберг вздохнул, лицо стало несчастным. Я кашлянул, привлекая к себе внимание, сделал несколько шагов вперед и отвесил учтивый поклон королю, а потом, подумав, добавил снисходительный полупоклон высокому собранию.

— Ваше Величество! Я ваш сосед, гроссграф Армландии, Ричард Длинные Руки. Явился с заверениями всевозможного уверения в дружественных чувствах и намерениях жить в мире и взаимопомощи!

Лицо короля Гиллеберда на миг застыло. В глазах метнулось запоздалое желание заткнуть мне чем-то рот, но я переиграл, успел сказать громко и четко. Все слышали, меня нельзя даже взять под стражу, я приехал сам. А еще я говорю о желании быть хорошим соседом, эти его советники тут же ухватятся за эти слова. Советники — люди осторожные, им слава завоевателей не нужна. Они крепят то, что есть, улучшают то, чем государство владеет. Если же и пытаются запустить щупальца в чужие королевства, то именно через торговые договоры, обязательства, долговые векселя… Наконец Гиллеберд выдавил: