конференции. Я была уже совершенно свободна и вполне себе благосклонно воспринимала однозначно настроенного профессора. Я не знала, что он женат. Но он сказал буквально так:

— Дорогая. Я недавно расстался с девушкой, это было моё решение. Нам с ней долго было хорошо, но она захотела большего. Я не могу дать большего. Я женат, и это должно так остаться. Моя жена глупа, нехороша собой, но есть обязательства.

Дальше мы должны были поцеловаться.

Ничего, конечно, из этого не вышло.

Прошло время, я наткнулась на её аккаунт, а потом пошла к нему. В смысле на его аккаунт. Это был аккаунт одинокого мужчины в поиске и в полном расцвете. Ни одной фотографии с женой, ни одной фотографии с сыном. Весь аккаунт про то, как он одинок, умён, молод душой, посещает концерты и выставочные залы и тоскует по той единственной, не встреченной.

И это Инстаграм, не Тиндер.

А у неё наоборот. Семья, муж, сын, а также немного творчества и всяких умных мыслей, но чтобы не утомлять. И бесконечная, звенящая любовь к одному-единственному, самому главному и достойному. Без му-му, ми-ми и прочей пошлятины.

При этом они друг на друга подписаны, я специально изучила вопрос.

Она уверена, что она замужем. А он убеждён, что совершенно свободен. Ну почти. В ЗАГС пойти не может, а всё остальное — запросто.

Сколько таких прелестных женщин на свете? Да, бывает и наоборот, но пусть про это будет мужская книга про нас, коварных. Я всё равно верна мужчинам, а они верны мне. Профессора, конечно, вычёркиваем.

Моя жизнь покачалась немного (ну много) и стала входить в русло. У меня появились новые дела, новые проекты, да и вообще я как-то научилась жить в Берлине. Он мне всегда очень нравился, а когда переселилась — влюбилась в него насмерть.

Когда случился крах, я мысленно с ним разговаривала:

— Ах вот ты какой. Я тебя так любила, а ты меня заманил, обещал мне счастье, а сам так подло со мной поступил. Не люблю тебя больше, ненавижу.

Берлин мне отвечал:

— Любишь. Потому что я действительно странный парень. Я разный, я всякий: плохой, хороший, злой. Часто добрый. Помнишь, как ты шла по улице мимо парикмахерской, и тебя догнала парикмахерша, немка? Чтобы сказать, что у тебя пятно на платье, ты не заметила. И вы вместе пошли к ней в парикмахерскую, она помогла тебе застирать платье, потом высушила феном, а потом ты разрыдалась, и она всё поняла, и вы долго курили и разговаривали только на вам одном понятном языке обо мне. Она объяснила, что Берлин — странное место, потому что здесь всё тайное становится явным. Здесь всплывает ложь, и тебе бывает больно, потому что начинаешь замечать, сколько лжи вокруг тебя. Я чищу тебя. И ты увидишь, что я прав, счищая с тебя лишнее. Ты помнишь, какая у неё была такса?

Берлинские таксы — это отдельный жанр, да. Таксы — очень берлинские собаки: это совершенно плоский город, без горок-косогоров, и их лапкам и тушкам здесь удобно.

Про такс у меня случилась моя первая в жизни шутка на немецком, которого я вообще никак не знала, принимая решение переезжать в Берлин. Поэтому сразу же была найдена училка немецкого Тата. Тата была обнаружена не мной и не просто так.

Моя ближайшая московская подруга Ира, которая родилась и выросла в Германии и каждый день работает на немецком, занялась проблемой моей коммуникации на языке Шиллера и Гёте.

— Оль, я знаю одну очень хорошую учительницу немецкого в Берлине. Но ты должна понимать — она строгая. По прозвищу Тата-зверь.

Я как-то напряглась.

— Зато она любит собак и кошек. Посмотри её Фейсбук.

Тогда ладно. Договоримся.

И вот мы сидим с Татой в её дворике в Кройцберге, причём я сижу в мотоциклетном шлеме: стоит солнечный октябрь, мы сидим под каштаном и с него периодически срываются крупные орехи. Чему страшно радуются два её довольно крупных — нет, просто очень крупных — пса, Хасан и Мордехай по прозвищу Полторы таксы.

Я как-то спросила Тату:

— А ничего, что они с человечьими именами? Здесь же в Кройцберге каждый второй — Хасан.

— Не, нормально, это Берлин, детка. Мы как-то гуляли, и я звала Хасана. Обернулась девушка и весело сказала: «О, так моего бывшего зовут!»

Хасан и Мордехай ловили каштаны, отскакивающие от моего мотоциклетного шлема, и приносили мне их снова — кидай же, хорошо получается. Приоткрывали здоровенные пасти, выталкивая языком в ладонь свою добычу.

— Тата, а как будет по-немецки «такса»?

— Dackel.

— Нет, это у тебя не дакель. Это — птеродакель.

Тата фыркнула и сказала:

— Хорошо. Тебе удалась твоя первая шутка.

Но таких здоровенных такс в Берлине всё же не очень много. Я подружилась с маленькими таксами Зямой и Вирголой, но моей главной подружкой стала берлинская такса Зинка — женщина нелёгкой судьбы.

Сколько ей лет и какую она прожила жизнь до встречи со своей хозяйкой Любой Камыриной, никому не известно. Она была обменена в подмосковной электричке на бутылку водки: кому-то стало жалко собачку, грязную и тощую, которая сопровождала компанию недобрых алкашей, и они легко согласились её отдать.

К Любе она попала на передержку, на несколько дней. Кусалась и быковала. Но разверзлись небеса, оттуда выглянул весёлый Купидон для животных, прицелился и пустил стрелу в Зинкино сердце. И в Любу попал.

В Москве Люба работала на телевидении, получала награды, снимала фильмы, а после 2014 года и большого разлома, когда друзья и родственники переставали общаться друг с другом по украинскому, например, вопросу, плюнула на всё, взяла Зину и уехала в Берлин.

И теперь у меня есть лучшее лекарство от депрессий: надо прийти в квартиру на Бисмаркштрассе, за окнами которой маленький садик с единственной странной яблоней и малюсенькими, но ярко-красными яблоками, лечь на диван и сказать голосом умирающего лебедя: «Зиииинаааа…» И тебя накрывает волна любви, собачьего тепла и влажных поцелуев.

Наблюдение за таксами сподвигло меня к философским мыслям вселенско-практического масштаба.