развлечься? Да, может, это моё ребячество немного развеет его стоический сплин.

В комнате, на дне моего дорожного сундучка, была припрятана маленькая серебряная шкатулочка, а на той шкатулке еще по дороге в Рим я нацарапал не слишком ювелирно, но вполне отчётливо:

"Т-ской Екатерине Глебовне или ее потомкам.

В собственные руки.

А.И.Ч. 1919"

Пора было заняться почтовым отправлением в двадцатый век.

Вернувшись к себе, я уложил византийские "червонцы" в шкатулочку, запер ее на замочек и, упрятав в дорожный кошель, отправился к стратегу.

Светильник в его комнате не горел. Я негромко позвал стратега, но ответа не дождался, из мрака исходил экзотический горький запах.

Я тихо переступил порог, строя неясные предположения насчёт этого аромата, и позвал вполголоса еще раз. Ответом был бессмысленный животный звук. И все вместе - звук, запах и мрак - разом соединились, и стал ужас.

Меня зазнобило в душной римской тьме... и я помню, как шепотом звал стратега, беспрерывно произнося его имя и продвигаясь во мраке навстречу слабым хлюпающим вздохам.

Я наткнулся на его руку и, тронув её, вскрикнул - скользкая, ледяная влага была на отброшенной в сторону руке.

Я выбежал вон... и помню, как безумно скакал и трясся огонёк масляной лампы, когда я вновь бежал к стратегу из своей комнаты.

Он лежал на спине. Масляный мой огонёк светил золотисто, скрашивая и жалея истинный, страшный цвет его лица... Веки были опущены и бумажно тонки, лиловатые разводы на скулах словно стекали по ним - и его рука словно терялась в стороне...

Чума?!

Помню, он стал удаляться, отплывать от меня.

"Стой! - приказал я себе. - Такой чумы не бывает!"

Я подошел и, присмотревшись к нему, сначала догадался, что он уже не дышит, а потом вспомнил про горьковатый запах.

"Зачем?" - спросил я Демарата.

"Глупый вопрос", - услышал я себе голос, похожий на мысленный голос атланта Сигурда-Омега.

На столике был оставлен пузырёк мутно-голубого стекла. Я встряхнул его, внутри хлюпнуло.

"Выбрось, - услышал я в себе. - Не для тебя".

"Я думал, ты хочешь оставить мне лёгкий путь", - сказал я ему.

"Ты плохо обо мне думаешь, никеец... и всегда плохо думал".

В горле застрял комок.

"Прости..." - Я накрыл ему лицо его любимым солдатским плащом.

Я вышел на улицу и в голос позвал стражников.

Появился римлянин, и я объяснил ему, что требуется префект - и незамедлительно.

Римлянин отступил во тьму, а спустя четверть часа угол улицы осветился, и выплыли четыре факела, отделяя от тьмы аморфную фигуру префекта.

Он не стал задавать вопросов, и я молча провёл его в дом. В комнате стратега на бронзовой треноге горел мой светильник - глиняная черепашка.

- Он отравился. Час назад, - сказал я префекту.

Префект потянул носом и широко осмотрелся, стараясь как бы не замечать меня, потом очень неторопливо приблизился к ложу стратега, издали приподнял край плаща и отступил вбок, пропуская свет.

- Похоже на то, - покивал он головой и мелко шагнул на прежнее место. - Очень плохо. Я бы сказал, хуже некуда.

- Я готов поехать в Равенну, - пожалел я и его.

- Что Равенна... - скривился префект.

- Аттила? - уточнил я.

Префект вздохнул в сторонку.

- Аттила поверит тому, что я скажу, - очень кстати похвалился я своими полномочиями.

Префект посмотрел на меня с интересом.

- Что ты хочешь, посланник? - спросил он.

- Только две просьбы. Первая: похороните его в Риме.

- Имя? Напомни...

- Демарат. Мастер Этолийского Щита. Так и напишите. И довольно...

- Имя отца?

- Антиной.

- Какова вторая просьба?

- Удалить всех соглядатаев. На две ночи.

Префект ждал, и я решил не таиться.

- Вот шкатулка, - показал я ему. - В ней всего двадцать золотых монет. Она должна попасть в руки человеку, который будет жить в Риме через пятнадцать столетий.

Патрицианские морщины на любу префекта густо прорезались.

- Этот город будет еще стоять?! Через пятнадцать веков?!

- Рим будет стоять, - с месмерической властью гарантировал я. - Даю слово...

Префект отвёл взгляд, на что-то посмотрел, потом - еще на что-то и осторожно улыбнулся.

- Твой акцент, посланник, и черты твоего лица заставляют поверить в любое чудо... Но как?

- Чудес не будет. Я хочу замуровать шкатулку в стене Колизея. Колизей будет стоять через пятнадцать веков... Пусть и пустой. Без гладиаторских боёв.

Префект неопределенно кивнул и подумал.

- ...Таким образом, убрать охрану? И вынести тело? Прямо сейчас?

В ответ на второй вопрос я покачал головой, проводил его до ворот и вернулся. Гунны, лишь ворота закрылись, вновь улеглись вокруг багровых углей.

Я еще раз заглянул к Демарату, вдруг, на миг, понадеявшись, что он пошутил... Потом я еще посидел четверть часа в своей комнате. В полной тишине. Затаив дыхание. Но Демарат молчал.

Однажды мне показалось, что по внутреннему дворику пронёсся ветер. Я встал и снова пошел к нему. Ночь во дворе стояла все так же душна и неподвижна.

Ниса сидела рядом со стратегом, на ложе, замерев взглядом на очертаниях головы под плащом.

"Она не пропадёт..." - словно услышал я.

На столике мутно мерцал зловещий пузырёк.

"Спрятать от греха..." Я подкрался к столу, но Ниса услышала мой манёвр.

Она посмотрела на меня, лицо ее было пустым.

- Ты убил его... - Лёгкий ее выдох коснулся моего лица.

- Прости... - тотчас, второпях, обескуражено ответил я, еще не осознав смысла трех слов.

- Ты убил его! - повторила она звонко.

Меня проняло. Я как-то весь вмёрз в душный, горьковатый воздух.

- Ниса...

Она положила красивую обнаженную руку на серый плащ и смяла, стянула его пальцами на груди Демарата.

- Ты убил его! - пронзительно крикнула Ниса.

Плащ сорвался с покойника и комом попал мне в лицо.

Я подхватил его - и тут же получил крепкий удар в скулу, другой - в губы. У Нисы были тяжелые, сильные руки.

Я пытался схватить