Герцог Мантуанский Винченцо II скончался 26 декабря, не оставив наследников. Месяц спустя губернатор Милана дон Гонсало Фернандес де Кордоба получил из Мадрида приказ занять Мантую и Монферрато, каковое вторжение привело к серьезному дипломатическому конфликту, к вмешательству Франции, Савойи и папы римского, а в итоге — к затяжной военной кампании, завершившейся поражением испанских войск на севере Италии[33].

30 декабря 1627 года — спустя шесть дней после пресловутой рождественской мессы — на венецианского сенатора Риньеро Дзено, который, по словам Иньиго Бальбоа, чье свидетельство легло в основу нашего повествования, в случае успеха заговора должен был стать преемником дожа Джованни Корнари, напали неустановленные лица в масках. Дзено был тяжело ранен, но все же сумел выжить. Следствие обнаружило, что инициатором и заказчиком покушения выступил один из сыновей дожа — Джорджо Корнари. В лучших традициях Серениссимы, всегда предпочитающей обходиться без огласки и лишнего шума, дело было замято.

В официальных документах испанского посольства нет ни слова о присутствии в декабре 1627 года в Милане и Венеции испанского дипломата Диего де Сааведры Фахардо. Тем не менее профессору Клаусу Ольденбарневельту, директору Института испанских исследований при Утрехтском университете, посчастливилось обнаружить в архиве севильской библиотеки доньи Макарены Брунер, герцогини дель Нуэво-Экстремо, любопытную бумагу — датированное 20 декабря того же года краткое письмо (копией какового, благодаря любезности профессора Диего Наварро Бонилья, мы располагаем ныне), направленное послу Испании в Венеции Кристобалю де Бенавенте, маркизу Чареле (главному шпиону и руководителю секретной службы Филиппа IV, впоследствии замененному на этом посту адмиралом Гаспаром Бонифасом), и в письме этом упоминаются «важные документы, доставленные в наши собственные руки секретарем посольства С.Ф.».

Что лишний раз доказывает: вымысел есть всего лишь неожиданная грань действительности. Или наоборот.

Извлечения из «ПЕРЛОВ ПОЭЗИИ, СОТВОРЕННЫХ НЕСКОЛЬКИМИ ГЕНИЯМИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

Напечатано в XVII веке без выходных данных. Хранится в отделе «Графство Гуадальмедина» архива и библиотеки герцогов де Нуэво Экстремо (Севилья).

Строфа из достославной поэмы «Араукана» применительно к венецианцам[34]

Октава

Не доверяй ханже и лицемеру,

дающему напыщенное слово,

что он распространял Христову веру

лишь только ради имени Христова.

Им правит алчность, сильная не в меру,

она — его священная опора.

Красавице Партенопее времен его юности

Терцины[35]

И молвил я себе: верны твои слова,

Неаполь предо мной, любимый целым миром.

Его я исходил за год или за два,

и стал он навсегда души моей кумиром.

Желаем или нет — любить осуждены

предивный этот град с его извечным пиром.

Он славен в мирный день и грозен в дни войны.

Эпитафия Риму, погребенному в собственных развалинах

Сонет[36]

О, пилигрим, ты ищешь в Риме Рим,

Но Рима нет… Великий Рим — руина.

Стал Авентин могилой Авентина,

И Палатин надгробием своим.

На медальонах временем слепым

Источен камень. Портиков лепнина

Осыпалась. От славы исполина

Набег эпох оставил прах и дым.

И только Тибра волнами объята

Твоя могила, Рим, твой тихий грот.

Шумит река, томит ее утрата…

Из прежнего величья и красот

Все вечное исчезло без возврата,

Все бренное осталось и живет.

Сеньору капитану Алатристе

Октавы[37]

Се человек, стальным клинком с размаху

свою судьбу чертивший на скрижали.

Он на врагов нагнал немало страху —

ведь равного ему они не знали.

И был он — мир его земному праху! —

хоть почести сыскал себе едва ли —

всегда достойным, никогда — богатым.

Короче говоря, он был солдатом!

Сонет

Рок и судьба, приманивать вы рады.

Не клюну на приманку в круговерти!

Жизнь только фарс, точнее — образ смерти,

убийца в маске, бьющий из засады.

Природа-мать, не жду твоей награды!

Лупить меня устали даже черти,

но — недоверьте или переверьте! —

всю кровь мою не выпьют эти гады.

Я отказал и вере и надежде,

что до любви — я просто здесь со всеми

шучу, смеюсь и не теряю позы.

Да, жизнь была… но это было прежде —

(я, убивая, убиваю время) —

а стала — три с терновника занозы!

Так капитан промолвил и вздохнул,

бокал — об пол, и полы запахнул.

Остережение о смерти и моральное рассуждение о девизе капитана Алатристе

Сонет

Что есть рожденье, как не двери склепа?

Что значит жить, как не идти к могиле?

Она придет и скажет: «Или — или!»

Она крылата — прятаться нелепо.

Не знаем, ни какая лопнет скрепа,

ни дня, когда уступим грозной силе,