— В самом деле он нас не предал?

После очень длительного молчания капитан, все это время сохранявший совершенную неподвижность, покачал головой. Тоже — очень медленно. И разомкнул наконец уста:

— Нет.

И снова замолчал, словно оценивая правоту собственных слов, а потом повторил убежденно:

— На этот раз — нет.

Я обернулся к Копонсу, надеясь, что он сможет объяснить мне это, однако арагонец только пожал плечами. Солдат королевской испанской пехоты ломать голову над подобными вопросами предоставляет другим. А молчаливые думы друга Алатристе ему были еще более непостижны, чем мне. И он ограничился кратким:

— Раз сказал «нет» — значит, нет.

Я обхватил себя руками, весь сжался, съежился, забился, можно сказать, сам в себя, чтобы согреться. Внимательно наблюдая, как итальянец расхаживает вперед-назад по берегу, капитан был по-прежнему недвижим, меж тем как талый снег каплями катился с его густых солдатских усов, с крупного, чуть крючковатого носа, придававшего ему особенное сходство с бесстрастным орлом. Мне показалось, что на краткий миг строгая важность черт смягчилась мимолетной, чуть заметной улыбкой. Если это и вправду была улыбка, в чем я не уверен, то, говорю, возникла она на одно стремительное мгновение — мелькнула и пропала. Алатристе склонил голову, рассматривая свои посиневшие от холода руки, и принялся яростно растирать их, чтобы согреть. Потом вытащил из-за пояса пистолет, положил его на землю рядом со мной и, скривившись от мучительного усилия, с которым далось это движение, — поднялся. И направился к Малатесте.

Снежная крупа все сыпала с неба, из-под свинцовых туч, таяла на лету и расплывалась белыми каплями на полях шляпы и на плечах Малатесты. На берегах ближних каналов, на песчаных отмелях и тинистых балках, обнаженных отливом, стирались границы между водой и небом. И капитану, покуда он шел к итальянцу, чудилось, что пейзаж этот, просачиваясь между одеждой и телом, леденит ему самое сердце. Сковывает мысли, серой тоскливой пеленой окутывает волю.

— Не торопятся что-то нас выручать, — сказал Малатеста.

Сказал легко и гримасу скорчил подобающую. Он глядел на южную часть лагуны, выходившую к открытому морю. Потом наклонился и поднял полузасыпанную землей кость, которую миг назад пинал носком своего сапога. Выпрямился с нею в руке и воззрился на нее с любопытством. Это была ключица.

— Каким тебя вижу, таким сам стану, — промолвил он философически.

И швырнул кость в воду, а сам опять уставился в свинцовую размытую линию горизонта.

— Да-а, не торопятся, — повторил он.

— Значит, успеем.

Черные глаза итальянца, устремленные вдаль, на миг застыли. Казалось, он не услышал реплики Алатристе. Но вот наконец очень медленно обратил к нему темный взор, заискрившийся любопытством. И потом все так же неспешно скользнул глазами к эфесу шпаги, за который уже взялся капитан.

— Что… успеем?

— Покончить наше с тобой дело.

Итальянец попытался было улыбнуться, но попытка окончилась полным провалом и — недоверчивой гримасой. Он, казалось, был растерян — растерян, как измотанный до предела человек, от которого внезапно потребовали уделить самое пристальное внимание чему-то совершенно неожиданному. Однако чему уж тут так удивляться, подумал капитан. Разве тому, какую минутку я улучил… Разумеется, резонней было бы свести счеты не здесь и не сейчас, когда мы подвешены между морем и небом, между жизнью и смертью. Разумеется, всему свое время, но вот поди-ка угадай, а будет ли оно у тебя, другое?

— Ты шутишь, — сказал Малатеста.

— Разве похоже?

— Порка Мадонна… Мы же с тобой…

— Товарищи, хочешь сказать?

— Ну, вроде…

Алатристе не сводил с него глаз, чувствуя, как растаявший снег течет и капает с усов, со лба и щек.

— Уже нет, — ответил он мягко. — Перемирие кончилось.

Он вдруг согрелся, и мир вновь предстал перед ним в ошеломительной простоте. Под тяжестью оттягивавшей пояс шпаги исчезло все, что было прежде, пропало то, что маячило впереди. Осталась лишь настоящая минута. И жизнь сделалась такой, как прежде.

— Черт возьми… — пробормотал Малатеста.

В нем совсем не чувствовалось раздражения или досады. Удивление наконец исчезло, и исчезновение это ознаменовалось сухим спокойным смешком — не похожим на его обычный смех. В нем Алатристе почудилась даже нотка некоего восхищения.

— Прямо здесь? — спросил итальянец.

— Если не возражаешь.

Малатеста взглянул в последний раз. Очень серьезно. И как бы принимая свой удел. Насмешливая искорка снова блеснула на миг и погасла, и глаза потемнели вновь.

— Да нет, капитан. Не возражаю.

Алатристе кивнул в знак того, что признает правильность этих слов. Потом провел ладонью по лицу, стирая с него мокрый снег, отступил на три шага и вытащил шпагу.

Я не верил своим глазам, и товарищи мои — тоже. Гурриато-мавр ошалело глядел, а мы с Копонсом живо — откуда и силы взялись? — вскочили на ноги, наблюдая за происходящим: капитан Алатристе со шпагой и кинжалом ждал, когда Малатеста снимет шляпу, сбросит плащ, обнажит свое оружие и станет в позицию. Мокрый снег и низкий, стелившийся над самой землей туман придавали всему этому фантасмагорический характер — казалось, противники парят в воздухе. И сошлись в схватке при конце света.

— Бредятина какая-то, — пробурчал Копонс.

Он сделал было движение к поединщикам, словно намереваясь разнять их, но я удержал арагонца. Потому что вдруг все понял. И горько пожалел в душе, что вовремя не сумел правильно истолковать ни взгляды капитана, ни его решение подняться, чтобы вызвать Малатесту. И проклял свою несообразительность — потому что не успел опередить своего бывшего хозяина. Потому что это я должен был сейчас драться с итальянцем. Едва ли еще когда представится такой случай свести давние счеты. Да еще большой вопрос, будет ли оно, это самое будущее.

— Да нет, не бредятина, — ответил я Себастьяну умудренно. — Не бредятина, а всего лишь долгая и старая история.

Меж тем происходящее мало походило на то, как мы привыкли представлять себе фехтовальное единоборство. Противники стояли неподвижно, изучая друг друга, вытянув вперед шпаги, которые даже не соприкасались. Чутко ловили малейшее шевеление, но смотрели друг другу в глаза, а не на острие вражеского клинка. Предугадывали намерение. Я-то прекрасно знал — благо, и сам, черт возьми, совсем не чужд был тому же ремеслу, — что, когда в поединке сходятся бойцы такого калибра, не следует ждать ни по-балетному замысловатых па, ни долгого полосования клинком о клинок, ни хитроумных финтов и обманных движений. Здесь будет стремительная атака, завершающаяся молниеносным выпадом. Рисковать, не будучи непреложно уверен в успехе, не станет ни один. И потому капитан и Малатеста стояли неподвижно, с ястребиной зоркостью следя за противником, выжидая, когда тот ослабит бдительность. Когда появится лазейка, брешь, щелка и просунутая туда шпага проймет до дна души.