– Что ж, тогда – в путь, – сказала Тресси и взялась вымыть посуду. Рид укладывал вещи и седлал коней.

В поселке Твин-Бриджесс Тресси написала письмо Розе Ланг, сообщив, что именно они уже разузнали и куда теперь направляются. Письмо она оставила на почтовой станции – его отправят с первым же идущим на восток дилижансом.

На ночь они стали лагерем за пределами поселка и наутро двинулись на юг, к Диллону – ближайшему населенному пункту. Шли дни. Рид становился все ворчливей и раздражительней. Он даже спать укладывался отдельно от Тресси, по другую сторону от костра. Когда она, жалуясь на холод, придвигалась ближе, Рид весьма нелюбезно поворачивался к ней спиной. Не в силах помочь Тресси, он терзался собственной беспомощностью и оттого лишь больше злился. Черт подери, почему он не способен взять себя в руки и действовать, как надлежит настоящему мужчине? К сожалению, Рид слишком хорошо знал ответ на этот вопрос.

Тресси его выходки надоели до чертиков. Она решила, что скорее сгорит в аду, чем станет умолять Рида обнять ее или сказать хоть словечко. Если ему хочется побеситься – пускай себе. Кроме того, они наконец-то напали на след отца, и мысли девушки заняты были сейчас только этим.

Что скажет она Ивэну Мэджорсу, когда встретится с ним лицом к лицу? Раньше Тресси думала, что этот разговор утолит ее ненасытную ненависть. О, она отомстит отцу полной мерой, увидев, как он ужаснется, когда узнает, что натворил! Но то было раньше, а теперь Тресси уже ни в чем не была уверена.

Чем дальше они углублялись в горы, тем круче и опасней становилась тропа. На третий день после того, как стало известно, что отец Тресси, возможно, пребывает в горах Биттерудж, Рид уже был сыт по горло рассуждениями спутницы о том, что она сделает при встрече с беглым папочкой. Он решил прямо сказать об этом Тресси – а там будь что будет.

В тот вечер Рид с нетерпением дожидался окончания ужина, чтобы высказать накипевшее. А когда дошло до дела, язык у него точно прилип к гортани. Не решаясь заговорить, он поковырял щепочкой в зубах, улегся, подсунув под голову седло, но тут же снова сел, скрестив ноги.

– Что это ты весь извертелся? – осведомилась Тресси. – На муравейнике сидишь, что ли?

– Да так, задумался кое о чем.

– Ты в последнее время только тем и занят, что думаешь, – съязвила она.

– Да, наверное. Скажи-ка, детка, ты не изменила своего решения?

– Какого еще решения? – отозвалась Тресси, бездумно чертя прутиком на земле какие-то узоры. Потом уставилась на огонь. Спиной она ощущала пристальный взгляд Рида. Того и гляди, просверлит в ней дыру.

– Насчет нас с тобой, – отрывисто бросил он. Этот тон Рид Бэннон обычно использовал вместо вопля безудержной ярости, пока мог, разумеется.

– Что ж, – сказала Тресси, – должна признаться, меня не слишком-то радует путешествие с человеком, который за всю неделю мне и доброго утра не захотел пожелать.

Рид раздраженно хмыкнул:

– Ты отлично знаешь, что я не об этом! Скажи, ты еще не жалеешь о том, что слишком много мне наобещала? Что твои обещания помешают тебе сполна расплатиться с беглым папашей, если мы его, конечно, когда-нибудь найдем?

Прутик в руках Тресси дернулся, зарываясь в рыхлую золу. Сердце ее изнывало, раздираемое между любовью и ненавистью. Больше всего на свете ей хотелось поверить Риду Бэннону, но при каждом взгляде на него Тресси неизменно вспоминала о предательстве отца. В ее мыслях неотвязно звучал один и тот же вопрос: неужели и Рид когда-нибудь предаст и покинет ее? Если она, Тресси, доверится всецело этому человеку, добровольно окажется в его власти – не случится ли так, что однажды она проснется и обнаружит, что опять осталась одна? Подобные мысли, словно щелочь, разъедали любовь Тресси. Они не давали ей покоя.

– Это же нечестно! – вспыхнула она наконец. – Я люблю тебя, Рид, люблю всем сердцем… но когда я… когда ты сказал, что… черт, да помоги же мне!

Рид упорно смотрел на огонь, и глаза его, непрогляднее самой черной ночи, влажно блестели.

– В этом деле я тебе не помощник, Тресси. Именно потому я никогда не сгребу тебя в охапку и не унесу куда глаза глядят. Бог свидетель, сколько раз мне хотелось так поступить! Но потом я вспоминаю, как всегда спасался бегством от трудностей и опасностей, и о том, какой нездешний, отсутствующий блеск загорается в твоих глазах, едва ты вспоминаешь об отце. Тогда мне становится страшно.

Тресси уже беззвучно всхлипывала, глотая слезы.

– Но ведь ты же не бросишь меня одну, правда? Не бросишь?

У Рида запершило в горле. Бедная девочка! До чего же хочется крепко обнять ее, утешить, убедить любыми словами, что их любовь сильнее, чем его трусость или ее бессмысленная жажда мести. Но вслух он сумел лишь с запинкой проговорить:

– Тресси, девочка моя, клянусь душой – я тебя не оставлю. Больше я не хочу никуда бежать. Поверь, я понимаю, каково тебе, честное слово, понимаю. Мне просто хочется, черт возьми, чтобы у нас все с тобой было хорошо!

– Тогда перестань на меня злиться. Очень уж тоскливо ехать рядом целый день и так и не услышать от тебя ни словечка.

– Да ведь я вовсе и не злюсь. Просто невыносимо быть все время рядом с тобой и не сметь даже руку протянуть! Я поклялся, что помогу тебе найти отца, – и сдержу эту клятву. Но, черт побери, детка, лучше уж ты ко мне близко не подходи! Когда все будет кончено, мы поженимся, но до тех пор отношения между нами должны быть чисто деловыми. А лучше всего, давай прямо сейчас пошлем к чертям твои поиски и займемся друг другом, заживем по-настоящему!

Тресси зачарованно глядела в его черные, влажно блещущие глаза. В них сияли любовь и нежность, такая нежность, что она едва не поддалась сладкому соблазну. Но удержалась. Слишком хорошо Тресси помнила, как рыдала ночами ее мама, как сама она тосковала, брошенная родным отцом; слишком ярко отпечаталось в памяти самое страшное: как мама корчилась в родовых схватках, беспрерывно выкрикивая имя отца – а он был неведомо где. Нет, сказала себе Тресси, я не сдамся, не отступлю.

– Пойми, Рид, – сказала она вслух, – не смогу я жить по-настоящему, покуда не отыщу отца. Пока не расскажу ему, что по его милости произошло, и не увижу его лицо. Пока он не узнает о том, как страдала и умерла мама. Куда бы мы ни отправились, чем бы ни занялись – я всегда буду думать об этом. Ты был прав, Рид, ненависть съедает меня живьем, потому-то я и должна разыскать отца. Иначе мне вовек не избавиться от ненависти и боли. Рид, я так любила его… я так люблю тебя. Неужели ты ничего не понимаешь? Наберись терпения, Рид. Потерпи. Пожалуйста!

Рид обреченно кивнул. Как ни странно, отчасти он понимал решимость Тресси – но лишь отчасти.

Ее исступленная ненависть к отцу так больно ранила его сердце, что хотелось закричать во все горло, грозя кулаками бездушным небесам. Вместо этого он ровным, безжизненным тоном сказал: