Здесь я обнаружила еще одно послание от Алекса (оно было засунуто под бутылку: «Если будет совсем тяжко, прими граммов сто – полегчает»).

Лучше бы написал, как мне к метро попасть! Впрочем, советом Алекса я пренебрегать не стала. Меня действительно выворачивало наизнанку. И я не уверена, что виной всему было только похмелье. Это было такое утро, когда любому, сколько-нибудь слабому человеку непременно захотелось бы свести счеты с жизнью.

Я отыскала среди посуды широкую стопку. Наполнила ее коньяком и залпом осушила до дна. После чего сразу же заглушила вызвавший омерзение привкус сигаретой. Лучше не стало. Наоборот. Теперь заболело еще и внизу живота.

Так, нужно срочно выметаться отсюда! По крайней мере, выветрится запах этого дома, который теперь всю жизнь будет ассоциироваться у меня с болью и унижением.

Я решительно затушила бычок в кухонной мойке. Не обнаружив ведра, выкинула его в форточку. Приняла душ. Оделась. И, закрыв квартиру на ключ, позвонила к соседям.

Мне открыл мальчик лет одиннадцати.

– Привет, – сказала я ему. – Можно я оставлю тебе ключи от этой квартиры?

– Давайте! – Он с готовностью протянул ладошку.

Складывалось ощущение, что я далеко не первая, кто обращался к нему с подобной просьбой. Впрочем, о чем это я? Конечно, не первая. И думаю, не последняя. Ведь эту квартиру, я полагаю, Алекс снимает не для занятий научной деятельностью.

Как ни странно, при мысли об этом в душе шевельнулось нечто похожее на ревность. Неужели? Разве может он после всего, что было этой ночью, вызывать у меня интерес? Хотя почему бы и нет? Если бы он не был таким эгоистом в постели, если бы хоть чуть-чуть внимательней отнесся к тому, чего хочу я, скорее всего, я была бы им все-таки очарована. Мальчик уже несколько секунд смотрел на меня вопрошающе.

– Ах, да! – воскликнула я. – Ты не подскажешь, как мне добраться до метро? И кстати, как оно называется?

– «Беляево», – удивленно ответил ребенок. – Нужно пройти через двор, и сразу за большим магазином вы его увидите.

– Спасибо…

Пока я неспешно брела вдоль детской площадки, успела созвониться с Арсеном.

– Ну что? Как там прошло, любимый? – подставив лицо морозному ветру, промурлыкала я.

– Ты знаешь, все не так уж и страшно. – Арсен усмехнулся и добавил: – Любимая. Съемку не приостановили. Музыканта твоего, правда, на третьей песне тактично попросили заткнуться. Но зато по части вопросов-ответов ему не было равных. Ты знаешь, наблюдать за дискуссией было чрезвычайно интересно. У этого твоего Кощея на каждый выпад имелось настолько меткое и циничное замечание, что накала страстей, думаю, хватит ни на одну передачу. Впрочем, все равно не уверен, что все это пустят в эфир. Слишком рано ты сбежала.

Сама же я ничуть не раскаивалась, что ушла. Все, хватит! Кощей – отрезанный ломоть. Он совершенно непригоден для командной игры. Слишком неадекватен. Значит, с ним мы уже не сработаемся. И если я когда-нибудь еще надумаю заниматься продюсерством, то буду, как Лера, набирать себе среднеодаренных мальчиков и девочек и лепить из них то, что мне нужно. А пока зажиганием звезд я была сыта по горло.

В офисе привычно пахло кофе. Боже мой! Я как будто вернулась домой.

Вот мои братья и сестры, которых у меня ровно по паре. Сидят, несут ахинею, смеются. А скоро, минут через двадцать, явится мой супруг – глава семейства. И теперь я точно убеждена, что лучше него нет никого на всем белом свете. Только зачем-то с ним притащится страшная злобная тетка, которую лично я уже давно изгнала бы из нашего дома. И мы бы зажили дружно и счастливо.

Занятая примерно этими мыслями я тоже налила себе кофе и присоединилась к коллегам.

– Ну, Ирка, с возвращением, – сказала Графова. – Без тебя здесь все забуксовало. Его вельможество будет на седьмом небе от счастья.

– Ой, люди, сама успела соскучиться! – И я для чего-то запела: – «А волны и плачут и стонут, и бьются о борт коробля-я-я…»

– Чижова, прошу тебя, покажи мне эту сволочь! – вскричала Оксанка.

– Какую?

– Которая тебе на ухо наступила.

Олег, держа на весу блюдечко с чашкой, подул на кипяток.

– Мне, конечно, очень стыдно, – сказал он, – но это был я.

– Не ври! А то сделаю тебе больно. – Ладка привычно ущипнула его за щеку.

– Народ, народ! У меня есть предложение! – закричала я. – Давайте я вам сейчас исполню песню, а вы мне скажите, о чем она. Кто угадает, тому дам сто рублей… нет, пятьдесят, сто не наберу.

– Ладно, давай, – засуетились все, расчищая мне место на диване.

Одна Оксанка, уже знавшая эту уловку, в отчаянии вскричала:

– Только не тюри-ря! Умоляю!

– Молчи! – Я деловито вскарабкалась на диван.

Сосредоточилась, прикрыв глаза. Легко вошла в образ гарной деревенской дивчины. И заголосила: «В понедельник я баньку топила, ой…»

Пока я пела, Оксанка что только не делала: и рыдала на плече у Олега, и металась по офису с зажатыми ушами. В общем, всем своим видом показывала, насколько я ей отвратительна. Остальные, напротив, всячески меня поддерживали. Ладка и ДДА – аплодисментами, Олег – притоптыванием ноги и улюлюкань ем.

Когда мне оставалось допеть всего один куплет, неожиданно появились Миша и Вероника. Осекшись на полуслове, я со сконфуженным видом сползла с дивана:

– Здрасьте…

Талов закусил губу, остановившись передо мной и глядя очень серьезно. Вероника, не поздоровавшись, направилась к кабинету.

– Оксана, Ирина, я жду вас у себя! – холодно сказала она.

Миша смотрел мне прямо в глаза, и я не понимала, что он мне хочет сказать, как себя вести. Наконец он молвил, вздохнув:

– Да, девушки, поднимайтесь… – И пошел вслед за своей половиной.

Воцарилась немая пауза. Все понимали, что происходит что-то неладное, но ни у кого не было даже предположений, с чем это может быть связано. И тут мы с Оксанкой одновременно вскинули друг на друга глаза.

– Алекс? – односложно спросила она.

– Думаю, да.

Делать нечего, мы поднялись в кабинет. Миша в задумчивости стоял у окна. Вероника прятала в шкаф верхнюю одежду.

– Проходите, присаживайтесь, – с предостережением в голосе сказала она: дескать, давайте-давайте, сейчас я вам покажу, где раки зимуют.

Мы расселись, обменявшись прежде красноречивыми взглядами. «Врем?» – «Напропалую!..»

Талов повернулся к нам лицом, но продолжал все так же стоять возле окна, скрестив руки на груди. Он смотрел только на меня, и я снова не разгадала, что таит этот взгляд. Грусть? Укор? Чувство вины? Или прощание? А может… любовь?

Похоже, в его глазах намешалось всего понемногу. И я поняла лишь одно – наше расставание неизбежно.