- Чужое горе для тебя может быть весельем. Я далека от таких вещей.

Руслан нахмурился.

- Я не имел ничего плохого. Просто сказал, что ты могла быть более эффектнее. Могла бы наказать мать, закатив истерику. Начала бы кричать. Вылила бы воду в лицо. Отца бы приступ схватил – он на людях хочет быть идеальным.

- Думаешь, я пришла из мести? – рассмеялась я. – Я пришла, чтобы показать, что все. Больше я не ее дочь. И она это поняла. Если для тебя это повод поржать, лечи голову.

- Можно подумать, твой Барс был идеальным, - неожиданно вспылил Руслан. – Тот еще урод! Всех в страхе держал! Морды бил! Делал, что хотел! Ты на него повелась, а теперь мне предъявляешь, что я моральный урод!

Воспоминание о Диме согрело мне душу солнечным лучиком. Даже слова Руслана не зацепили. Пусть говорит, что хочет.

- Ты его не знаешь. Он не такой, - ответила я.

- Говоришь так, будто он жив.

- Для меня он всегда жив.

- А я? Такое чувство, что я для тебя мертв, - вздохнул Руслан.

- Я же сказала – мы слишком разные. Вот и все, - нахмурилась я. – И вообще, оставь меня одну.

Но Руслан не послушался – так и шел рядом. А когда я запнулась на каблуках и чуть не упала, снова задумавшись о Диме, поймал и не дал упасть. Только руки у него были не такими, как у Димы. Холодными и чужими.

Я вызвала такси и уехала домой. И уже там, сидя на диване и сжимая подушку, рассказывала Диларе обо всем, что произошло. И плакала, уткнувшись ей в плечо, хотя уже ненавидела себя за эти проклятые слезы. Дилара успокаивала меня несколько часов, и в конце концов, мы уснули в обнимку.

Я правда очень скучала по маме.

По той маме, которую помнила с детства.

По той, которая забирала меня из садика, каждый раз покупая что-нибудь вкусное к чаю. По той, которая гуляла со мной по парку и делала вид, что листики – это настоящие деньги. По той, которая клеила пластыри на разбитые коленки и душа на них, чтобы прошла боль.

Этой мамы больше не было.

Она звонила, но я не отвечала на ее звонки – не было желания разговаривать. И называть мамой – тоже.

Следующий вечер я дождалась с огромным трудом. Предвкушение от встречи с Димой опаляло меня, и я с трудом сдерживалась, чтобы не рассказать все Диларе. «Позже, - говорила я себе. – Она узнает все позже!»

К каскадным фонарям на набережной я пришла за час до назначенной встречи. Стояла у перил, то и дело оглядываясь, и пыталась понять, где же Дима? С какой стороны он придет?

Время шло, а его все не было, и не было.

Полчаса, час, два…

Дима не появлялся.

На небе появились тяжелые свинцовые тучи, которые в полутьме казались черными, от реки начало дуть, и теплая погода почти по щелчку пальцев сменилась на прохладную. Вдалеке гремел гром, и на небе появлялись отсветы от молний. Гроза приближалась, но я упрямо не уходила. Стояла на месте и ждала Диму.

Ждала, когда прямо надо мной разорвался громовой залп, заставив вздрогнуть от страха. Ждала, когда небо озарило молнией в виде трезубца, которая попала в реку. Ждала, когда хлынул ливень.

Я промокла до нитки. Замерзла как собака. Но упрямо ждала Диму.

А он не пришел.

Самое сложно – отказываться от любви.

Особенно когда любовь рядом.

Особенно когда глаза той, которую любишь, наполнены слезами и болью. И надеждой.

Надежда убивает без оружия. Словно змея обматывает шею и начинает душить. Ты задыхаешься, хватаешь воздух посиневшими губами, но все равно веришь, что все измениться. Что все будет хорошо.

Чушь собачья.

С этими мыслями Барс мчался по трассе в город. То и дело он оглядывался по сторонам. Вдруг слежка? Ее могли организовать рыжий урод и его дружки. Или враги Старика. Но нет, все было чисто.

Оставить Полину было сложно.

В первый раз хотелось кричать и крушить все вокруг. Но его заставили сделать это. Притвориться мертвым. Уехать.

А во второй это стало настоящей пыткой. Только в этот раз Барс сделал это по доброй воле. Не мог иначе. Ведь синеглазка была в опасности рядом с ним. А она не может пострадать. Она не связана со всем этим дерьмом, в которое втянул его Старик.

Он мертв.

Мертвые не должны приходить к тем, кого когда-то любили.

Они не должны оживать – их постараются загнать обратно в могилу.

Барс рисковал, назначив Полине встречу. Честно говоря, когда она потеряла сознание, он вообще хотел свалить. Но не смог. Сделал неуверенный шаг, но вернулся, кинул на землю куртку. Взял свою синеглазку на руки и сел, пытаясь привести ее в чувство.

Она была такой беззащитной, что сердце кровью обливалось. И больше всего Барсу хотелось защитить ее. Закрыть собой. И разорвать на части любого, кто попытается обидеть ее.

А еще Полина была невероятно красивой. Он не мог оторвать взгляда от ее бледного лица, разглядывая длинные ресницы, ямочки на щеках, чуть приоткрытые пухлые губы, которые и без блеска и помады казались розовыми.

Барс гладил ее по волосам, прижимался щекой к ее виску, шептал ее имя, сам этого не замечая. Странно, но от нее пахло также – тонкий и теплый аромат солнца и винограда. Хотелось зарыться носом в ее волосы и вдыхать этот аромат, как раньше. Как три года назад, когда все было иначе.

А потом Полина пришла в себя, плакала и кричала – была в настоящем шоке. Барс с трудом вынес ее горькие слезы – самому хотелось кричать от боли, но он сдерживался. Старался быть спокойным. Выдержанным. И едва не сошел с ума, целуя любимую.

Это не входило в его планы. Но тело будто действовало само. Барса тянуло к Полине – к ее губам, рукам, тонкой талии. Хотелось обнять синеглазку, прижать к себе и никогда больше не отпускать. И чтобы эти три года, которые разделяли их, превратились в пыль.

Они целовались и не могли остановиться. Губы Полины были с привкусом слез. Поэтому и поцелуй был горьким. Но Барс не мог оторваться от них – словно сошел с ума. Он дико скучал. Хотел к ней. Каждый день вспоминал.

И не целовал других.

Но уйти все равно пришлось. Барс хотел уйти насовсем, снова пропасть, чтобы не причинять синеглазке боль. Но Полина не позволила. Схватила пистолет и…

Вспоминая, как она прижимала заряженный ствол к своему виску, Барс до сих пор испытывал ужас. Он ведь думал, что за эти три года перестал бояться. Но нет. Это чувство все еще жило в нем. Только боялся он не за себя, а за нее. Свою девочку, которая так изменилась. Но при этом неуловимо оставалась сама собой.

Ему все-таки пришлось уехать. Но он пообещал Полине, что они встретятся. И сам не знал, почему согласился на это. То ли потому что боялся – вдруг она реально сделает с собой что-нибудь? То ли потому что дико скучал. До дрожи.