А между тем все прошлое говорило отнюдь не в пользу той опеки, которую взяла на себя Великороссия над всеми остальными частями России. Станкевич, автор недавно вышедшей книги «Судьбы народов России», приводит тот общеизвестный факт, что в 1828 году в Польше было, в отношении к количеству населения, больше училищ, чем в 1900 году. Грамотность, как известно, легче всего приобретается на материнском языке. Вот почему и получились те результаты грамотности по губерниям, которые цитирует Станкевич и которые показывают, что в местностях, где население сумело организовать домашнюю нелегальную школу с преподаванием на местном языке, там и процент грамотности оказывался высоким. И наоборот, там, где население довольствовалось правительственной школой, количество грамотных было весьма незначительное.

Конечно, в прибалтийских землях, где было сильно влияние культурного соседнего Запада, грамотность процветала. На Украине же, где даже было запрещено в течение многих десятков лет печатать книги и даже Евангелие на украинском языке, народ коснел во тьме и невежестве… Еще в 1863 году министр внутренних дел Валуев объявил, что «никакого особенного малорусского языка не было, нет и быть не может». А между тем Императорская академия наук признала, что украинская литература стоит по своему уровню значительно выше многих литератур других славянских народов.

Историческая совместная жизнь великорусского и украинского народов, по удостоверению комиссии в составе академиков Зелинского, Корша, Лаппо-Данилевского, Ольденбурга, Фаминцина, Фортунатова и Шахматова, невзирая на все запреты, «усугубила те диалектические отличия, с которыми предки украинцев, с одной стороны, и великороссов, с другой стороны, выступают в начале нашей истории». И они отрицают существование общерусского языка.

Старые правители России не понимали, что здание государства может быть прочным лишь при крепком фундаменте. Вместо того чтобы черпать силу Российского государства из корней, из глубоких недр ее многочисленных народов, они систематически старались свести все многообразие исторической и национальной жизни этих народов к одному общему казенному знаменателю, к идущему сверху единству.

Но и в настоящее время, несмотря на все уроки прошлого, российская интеллигенция все еще не пришла к сознанию о необходимости не только прокламирования, но и осуществления полного равенства прав великороссов, украинцев, литовцев и т. д., как в разрешении вопроса о государственном устройстве, так и вопроса о культуре и языке. И когда российский интеллигент говорит о преимуществах русского языка, как более богатого и уже достигшего весьма значительного развития, то невольно вспоминается помещик, доказывающий все преимущества и выгоды крупного землевладения пред мелким… Оба по-своему правы. И язык, и та или иная форма землепользования могут достигнуть той или иной ступени развития в зависимости от степени благоприятствования им тех обстоятельств, при которых они развиваются.

В Дании мелкое землевладение дает на десятину лучшие результаты, нежели крупное. Венгерский и чешский языки достигли весьма большого развития. Болгары и сербы выработали на своих родных языках научную и судебную терминологию.

О том, как понимают в Соединенных Штатах необходимость полноправия всех частей, из которых составляется государство, весьма наглядно свидетельствует случай из жизни американской протестантско-епископальной церкви, рассказанный в известной книге Брайса «Американская Республика»[26].

«Несколько лет тому назад, – повествует Брайс, – американская протестантско-епископальная церковь была занята, на своем съезде, вопросом о ревизии литургии. Предполагалось, что желательно ввести в число коротких молитв одну молитву для всего народа, и один известный теолог предложил следующую формулу: О Творец, благослови нашу нацию».

«Принятая в послеобеденном заседании, под импульсом момента, формула эта была подвергнута на другой же день новому рассмотрению. Слово нация вызвало у части собрания столько протестов, как слишком точно подчеркивающее признание единства нации, что первая формула была отвергнута и заменена следующей фразой: «О Творец, благослови Соединенные Штаты».

И прав Брайс, когда он говорит, что Соединенные Штаты есть настоящая республика республик, государство, которое хотя и составляет нечто целое, но состоит из отдельных штатов, еще более необходимых для его существования, нежели оно, целое, необходимо для них, его частей.

Таковым является правильное, настоящее понимание федерации. Как я писал в 1917 году в «Народном слове», органе Трудовой народно-социалистической партии, федерация отнюдь не есть понятие противоположное автономии, она является лишь формою добровольного соединения автономных государств на почве их общих интересов, договорным соглашением между ними. Наоборот, автономия есть сущность, содержимое, зерно, комплекс прав населения, живущего в каждом кантоне или штате. Английская же терминология разумеет под словом «автономия» даже полную государственную самостоятельность, что является вполне правильным и в отношении истинного федеративного государства, где отдельные составные его части вполне самостоятельно заключают между собою договор, как равные с равными.

И меня всегда поражало, сколь сумбурно и неправильно понимали смысл «автономии» и «федерации» российские политические партии[27].

Автономия считалась почему-то чем-то меньшим, чем федерация, противополагалась ей. А между тем понятие об автономии не есть нечто застывшее и определенно-точное, так как таковая может быть весьма различной по своим размерам и содержанию, может быть и «куцей», и всеобъемлющей. И вся путаница в понятиях, противопоставление автономии и федерации происходили потому, что даже наиболее сознательные и просвещенные в национальном вопросе представители российской интеллигенции хотели дать, именно дать яко дар народностям, автономию, причем лишь куцую (по образному московскому выражению Челнокова «автономийку»). Конечно, такая «автономийка» была бы чем-то значительно меньшим, нежели та самостоятельность, которая существует в настоящих федеративных государствах, где население отдельных штатов само выговаривало свои права.

И когда я однажды, в виде испытания истинности федералистических настроений моих собеседников из российских кругов в Париже, предложил одному из них, заявлявших себя федералистами, начать с замены названия России и наименования будущего проектируемого им федеративного государства «Соединенными Штатами Восточной Европы», он почувствовал себя даже оскорбленным и задетым за живое одной возможностью такой мысли… И это был один из умнейших и даровитейших представителей российской интеллигенции, беседа же велась летом 1919 года, уже после распадения Российского государства, когда он искренно склонялся к необходимости принятия федеративного принципа как основы будущего устроения нового Российского государства.