ситуации, когда выбора нет. Либо вербовка, либо смерть. Человека с подобной информацией любая спецслужба в живых не оставит. И сейчас мне делают одолжение.

— Петров с вами?

— С нами. Благодаря ему Вы и живы. Он действительно считает Вас братом.

— Хорошо. Я поклянусь Вам в неразглашении тайн, которые узнал. Подпишу нужные бумаги. Окажу любое содействие. А дальше что?

— Живите пока спокойно. Занимайтесь имением. Вы же прикупили поместье Куликова? Помогите доктору в меру сил. Покажитесь в обществе. Кстати, почему Вы не поете песен? У Вас хорошо получилось на приеме у губернатора. Петров рассказывал, что никогда он не слыхал ничего подобного. Жаль, что не запомнил, будучи весьма пьяным.

Такой вопрос мне и Сергей задавал. Почему я не пою? А зачем? Что будет, если я вспомню романсы или бардовскую песню? Имею ли я право обрушивать пережитой духовный опыт на неокрепшие души и умы?

Любая музыка, это очень мощное воздействие на человека, а тем более на толпу. Запусти я сейчас в массы Интернационал или наши песни советских времен, начнет меняться осознание себя. Недовольство появится. И польется кровь. А потом придут негодяи на место идеалистов. И будет то рабство намного хуже первого.

Когда-то я увлекся детективами Честертона. В магазине попалась его книга про Чарльза Диккенса. Я пролистал, и взгляд мой упал на фразу, которая врезалась в память: «Нарушив главные законы, нельзя обрести свободу, даже анархию. Можно обрести низшие законы». Как это оказалось верно для крестьян, которые разграбили усадьбы уже давно переставших быть господами помещиков, а потом оказались в колхозе. Продотряды, раскулачивание, трудодни, ссылки, взорванные церкви, и бежать некуда. Нет уж. Сначала разберусь, прежде, чем бросать огонь в пороховой погреб.

Петь для популярности или денег? Вот уж увольте. Главный- тот, кто заказывает музыку, а не тот, кто поет. И быть шутом, даже прославленным, ублажать сильных мира сего в мои планы не входило.

— Всему свое время и место, — улыбнулся я.

— Рад, что Вы это понимаете. И бумаги все-таки подпишите, — Викентий Иванович достал из саквояжа несколько листов.

Я написал под диктовку расписки и подписки, где упор делался больше на честь дворянина, чем на закон. Впрочем, ничего повелительного там не было. Никаких обязательств предоставлять информацию или выявлять и пресекать.

— Сначала я улажу формальности, — продолжил куратор, — потом представлю Вас генералу Бенкендорфу, если на то будет необходимость. И помните, для всех Вы все равно представитель тринадцати свободных колоний. А я надеюсь, что память к Вам вернется, и Вы еще окажете должные услуги делу укрепления связей.

Я даже не стал уточнять, какие связи и какое дело. Американским шпионом выгоднее быть, чем английским. Убивать, по крайней мере, не собираются.

— Последний вопрос, — у порога я отвлек куратора, — с Игнатом как быть? Помощь Ваша еще в силе?

— Пусть зайдет ко мне завтра. Дам новую записку. Свезет в Москву, если застанет человека. А нет, так в Петербург. Помогут.

Проводив Викентия Ивановича, я полночи проговорил в Петровым.

— Что за люди Луны? Расскажи подробней, — попросил я.

— Так подробно никто и не знает. Лунное общество Бирмингема. Считается, что распалось в тринадцатом году. Но мы- то знаем, что ничего не исчезает, а принимает другие формы или становится тайным совершенно.

— И кто в нем?

— Самые выдающиеся изобретатели, ученые и промышленники. Джеймса Уайта слышал?

— Паровоз который изобрел?

— Да, паровые машины. Американцы там тоже были. Бенджамин Франклин, например.

— Тот самый? — Я вспомнил сто долларовую купюру.

— Да, тот самый. Который изобрел бифокальные очки, и много изучал атмосферное электричество. Даже утверждал, что с помощью его можно устроить электродвижитель. Да что говорить, сделал устройство, которым взорвал порох с помощью искры. Ну конечно, масон. Мастер ложи Девяти Сестер.

— Деятельный дядя.

— Там все такие.

Снег засыпал этот мир. Гладкие санные пути протянулись по бывшим дорогам, рекам и речкам. Вместе со мной в Стрельниково поехал Гурский лично во главе конвоя с каретой. Я сам хотел побеседовать с Тростянским, но не получилось. «Извиняй, брат. Служба и дело по первой. Как не нужен станет, так обратно привезу». Я Антуану не завидую. Слабы духом помещики перед законом. Нагадят, а потом трясутся. Могу только предположить, что промаринуют его с неделю в остроге, а потом перевербуют. Я бы так и сделал. Поручат роль и будут следить за исполнением. Затем тихо уберут: утопят или повесят. И записку прощальную его почерком напишут.

Дмитрий Семенович от обеда не отказался.

— Не переживай на его счет, — он не спеша вкушает щи с положенными к ним пирожками, — никак не могу допустить, чтобы болтал лишнее.

— Я понимаю. И не суюсь.

— А как бы ты поступил? Понимаю твою обиду на него, но поверь, не спущу ничего. Взыщу все, до последней крохи.

— Я как бы сделал? — В голове пронеслись комбинации, опыт поколений и жестокие игры разведок, — хочешь услышать?

— Сделай одолжение, — улыбнулся он, наливая себе рюмку водки.

— Изволь. Я бы сделал фиктивную резидентуру. Под лозунгом «заграница нам поможет». Выявил бы всех неблагонадежных. Спровоцировал бы их на выступление. Потом отделил идеалистов от негодяев. Первых отправил бы в Сибирь поднимать культурный уровень трудящихся малых народностей, вторых повесил.

— Подожди, Андрей, — Дмитрий Семенович перестал жевать соленую семгу, сглотнул и налил еще водки, выпил, не закусывая, — как так просто выявил и спровоцировал? Да они не пойдут. Не дураки, чай. Такое выступление обречено и глупо.

— А это как дело обставить. Не можешь победить, возглавь.

— Гениально! В таком применении пословицу еще не слышал. Кто сказал?

Кто? Много у кого есть схожие поговорки. Но со смыслом о замене руководства врага на свое сказал точно Отто фон Бисмарк. Правда, несколько позже.

— Да слышал где-то.

— И кто возглавит?

— Перевербовать чужую агентуру и заставить выгнать, как баранов, на площадь всю ту шелуху, которой спокойно не живется. А там появится повод отработать их связи и свою силу показать.

Гурский задумался. Водку более не пил. От каши со снетками по случаю поста отказался. Дождался, когда Дуня нальет чай. Выпил несколько глотков и спросил:

— Про Северное и Южное общество тебе известно?

— Просветил Викентий Иванович вкратце.

— И что думаешь? Благородные люди имеют благородные цели. Идеалисты?

Я молча любуюсь хитринкой в глазах. Ничего я не думаю. Потому что ничего не знаю. Не довелось декабристам войти в круг моих интересов. Поэтому я неопределенно хмыкнул на манер Кисы Воробьянинова:

— Да уж.

— Тебя не проведешь. Цели их задают другие люди. Были бы идеалисты, своих крестьян отпустили бы. В соответствии с указом Государя «О вольных землепашцах».