Она ничего не объясняла и совершенно с ним не церемонилась – все так же за руку привела на кухню, заставила сесть, а сама ушла в соседнюю комнату. Кажется, переодевалась. Одиннадцать ночи, куда можно было собираться в такое время? Или наоборот – остаться дома, но…

Изрядно озадаченный этим вопросом, Северьян почти решился на то, чтобы сбежать, пока не вышло чего похуже, и уже почти прокрался к двери, как вдруг увидел ту самую куклу, грустную девочку-сову с клювом вместо носа. Она отражалась в зеркале прихожей. Северьян обернулся. Девочка-сова сидела на круглом деревянном столике рядом с вазой, из которой уныло свешивался искусственный цветок неопределяемого вида.

Едва он положил ее на ладонь, из комнаты, переодетая, к счастью, в футболку и джинсы, а не во что-то более откровенное, появилась Аня. При виде своей дочери в чужих руках она пришла в безмолвный ужас.

– Спокойно, – попросил Северьян. – Я знаю, что это она. Это действительно она. Я очень хочу ей помочь.

Аня отчаянно замотала головой, выхватила у него куклу и исчезла с ней в спальне. Кажется, она по-настоящему разозлилась, потому что в следующую минуту, прежде чем выйти самой, довольно грубо вытолкнула его за дверь.

– Куда мы идем? – поинтересовался Северьян сам у себя. Она на него не смотрела. Ни в лифте, где он увлеченно рассуждал о ночной жизни города, ни в такси, уже ожидавшем возле подъезда – какое удобство, когда можно заказать машину через приложение и не называть адреса. Однако даже так он сумел ее достать: едва видавший виды «Логан» выехал на проспект Гагарина, Аня достала из кармана его салфетку и ткнула в нее пальцем.

– Необязательно делать это прямо сейчас, – членораздельно произнес Северьян в надежде, что темнота не украдет из его фразы пару важных смыслов, скажем, первый слог или последнее слово. – Она, наверное, уже спит.

Аня горько усмехнулась. На этот раз жесты были предельно лаконичны. Северьяну не составило труда ее понять.

«Мы больше не можем спать».

Римма жила в одном из тех деревянных домов в историческом центре города, проходя мимо которых невозможно заподозрить их в обитаемости. Рядом обязательно возвышается стеклянная громадина бизнес-центра, узкая улочка забита припаркованными возле обочины машинами его сотрудников. Прямо напротив зияет дырой в стене точно такой же бедолага, приговоренный к сносу десятым возгоранием по вине чиновников, которые не прочь освободить кусок дорогостоящей земли под застройку. А этот ничего, держится, хоть и накренился во все стороны сразу, и рухнул бы именно так, если б не трухлявые деревья, вросшие в стены и только потому еще не срубленные.

Аню увиденное не ужаснуло. Они немного поплутали, разыскивая подъезд – вход с улицы оказался закрыт и принадлежал, если верить вывеске, службе, занимавшейся ремонтом сотовых телефонов. Северьян поизучал окна – ни в одном из них не было света, но Аню внутрь будто силком тянуло, Северьян едва за ней поспевал. Входную дверь охранял кодовый замок, однако нужные цифры вычислялись так же элементарно, как в его собственном доме. Северьян шагнул в темноту первым. Наступил на кота, громко выругался, кот шустро выскочил на улицу через пропиленное в двери отверстие. «Хорошая примета», – подумал несуеверный Северьян. В это время Аня уже звонила в дверь квартиры под номером «4», а когда никто не отозвался, дернула за ручку – дверь оказалась незаперта.

«Плохая примета», – решил Северьян и попытался оттащить Аню, чтобы войти прежде нее, не позволить ей увидеть то, на что лучше бы не смотреть. Она попыталась вырваться из его рук. Тишина, в которой происходила их короткая борьба, давила на уши. Северьян все понял раньше: услышал то, что было ей недоступно, – скрип половиц, всхлипы и плач безутешного, но живого человека. Услышал и отпустил ее туда, где ему самому нечего было делать, потому что никакие его слова не помогут лучше ее молчания. Ее, такой же безутешной, но живой.

Выйдя на улицу, он обнаружил, что дождь прекратился. В окошке на первом этаже затеплился свет. Сейчас там, должно быть, разливался по чашкам чай или что покрепче. Северьян огляделся в поисках котяры, но тот не спешил возвращаться – и правильно делал.

Северьян спрятал руки в карманы мешковатых дедовых штанов и побрел по улице, насвистывая себе под нос. Он думал о том разговоре, совсем коротком телефонном разговоре с незнакомым человеком, совершенно случайно ему подвернувшимся. Школа двоедушников – до чего нелепая, но правильная идея. Он мог бы спросить тогда у Божены, говорит ли ей о чем-нибудь слово «куделька», но не стал. Этот человек ни в каких школах двоедушников не учился и академий не заканчивал. Он был самоучкой, точно таким же, как сам Северьян. Тихий, никем не замеченный, совершенно непримечательный. Вовсе не об этом несчастном хотел поговорить Северьян с единственным человеком, который знал о двоедушниках больше него.

«Как вы думаете, – спросил он, – существует ли способ оживить Есми?»

«Нет, – уверенно и на удивление любезно ответила Божена. – Но можно отыскать их на изнанке города и привести обратно. Они вернутся живыми. Понадобится жертва. Тот, кто добровольно согласится ради них умереть. Я сказала “умереть”? Простите. Исчезнуть. Не существовать больше ни здесь, ни там, ни первой душой, ни второй, ни даже камнем на дороге. Стать пищей для моста, по которому они выйдут с изнанки прямо к памятнику на площади Горького. Вот единственное, что я знаю».

Мамочка! Мамочка! Мамочка…

К двенадцати часам, как и завещала Вика, Север был готов и по собственному представлению почти наряден. Почти чистые джинсы почти не пузырились на коленях, почти ни разу не надетая футболка почти не висела на плечах парусом в безветренную погоду. Добравшись до почти чистых кроссовок, он наклонился, чтобы завязать шнурки, и тут его эмпирическая система приближений столкнулась с фактической – приближенные к самому носу, кроссовки выглядели ужасно.

– Плохо, да? – растерянно спросил он Вику. Она тоже не надела ничего особенного, но рядом с ней – и зеркало это подтверждало – он выглядел тем самым чуваком в стоптанных ботинках, который догоняет вас на вокзале именно в тот момент, когда вы опаздываете на свой «Сапсан», и просит подкинуть мелочи на билет до Сыктывкара.

Равнодушно обозрев его с головы до ног, Вика отвела взгляд.

– Как обычно. Сойдет.

Они вышли из дому чужими людьми. Ими же шли к «Яду», даже не взявшись за руки. Север многократно рисовал в голове день своей первой выставки и эту дорогу тоже. Все выглядело не так. Ни его смокинга, ни ее вечернего платья, ни машины у подъезда, ни шампанского, открытого на заднем сиденье. Они просто шли – все та же Черниговская, плавно переходящая в Рождественскую, все то же пасмурное – спасибо, что без дождя, – небо, что вообще не так с этим летом? И Север отчаянно пытался уместить в себя мысль о том, что у него не будет возможности прожить этот момент дважды. Но все вокруг казалось слишком плоским и не желало приобретать объем – здесь же, в здании на Рождественской, уже был запущен процесс по их бракоразводному делу, в грузинском ресторане пышно гуляли свадьбу, и даже очередь к неприметной двери в секретный бар, вопреки ожиданиям Севера, вовсе не выстроилась – пробившись сквозь толпу гостей, он и Вика подошли к ней одни.