И все-таки у него порой проскальзывали замечания на эту тему. И Ольга расстраивалась. Только не в тот день: после жуткого зрелища, ужасного репортажа из гостиницы, у нее словно выгорели все эмоции.

Хотя настоящий пожар вспыхнул позднее…

«…Я вышла из дома в восемь утра с целью купить продукты в супермаркете „Добрые друзья“. Добираясь до магазина, я пользовалась своим автомобилем „Сааб“. Я купила продукты и поехала домой. Не доезжая до дома, еще находясь в дороге, я заметила автомобиль „Вольво“, принадлежащий моему сожителю Костенко Игорю Юрьевичу и управляемый им. Сожитель не говорил мне о том, что планирует поездки в этот день, поэтому я решила за ним проследить. Сожитель приехал в больницу, и через окно палаты я увидела, как он вступил в интимную связь с женщиной. Женщину эту я видела ранее, она адвокат, но имени ее я не помню. Почувствовав себя оскорбленной, с целью отомстить, я решила совершить убийство своего пасынка по бывшему мужу Егора Иванова. По моему плану, ответственность за это должен был понести мой нынешний сожитель Игорь Костенко.

Я позвонила Иванову из таксофона, так как не хотела, чтобы определялся номер моего мобильного телефона. И предложила встретиться. Егор сказал, чтобы я приезжала срочно. Прикрывая лицо газетой, я вошла в подъезд и позвонила в его квартиру. Загипнотизировав Иванова, я задушила его капроновой бельевой веревкой, которая была куплена мной ранее в хозяйственных целях. Затем я из таксофона позвонила своему сожителю и сказала, что это говорит его пациентка Арина, которой нужна помощь. Как я и рассчитывала, от волнения Игорь решил, что ему действительно звонит Арина. Таким образом я заманила сожителя на квартиру Иванова. Также там мной был оставлен его блокнот, чтобы милиция подумала, что убийство совершил Костенко. Затем я поехала домой. И, достав продукты из багажника, пошла к своему подъезду. Возле него меня ждала журналистка. Я не хотела с ней говорить, но она настояла. Тогда я предложила ей подняться в квартиру и побеседовать там. Я отлучилась на кухню, а потом случайно увидела, что журналистка проводит обыск. И тогда поняла, что ко мне уже пришли из милиции. Что в моей квартире находится не журналистка, а работник правоохранительных органов. Разволновавшись, я решила убить сотрудницу милиции. Но у меня ничего не получилось, она применила ко мне силовой прием, и я потеряла сознание. Потом я специально сказала, что мой сожитель ни в чем не виноват. Я опасалась, что меня все-таки могли видеть возле подъезда Иванова и опознать. Тогда я собиралась говорить, что следила за мужем, а вину его отрицала для того, чтобы женщина-милиционер подумала, что я оправдываю своего сожителя».

Закончив чтение, Денис хотел вытереть рукавом выступившую на лбу испарину. Но, покосившись на сидевшую напротив блондинку, одобрительно кивнувшую головой, решил этого не делать. Хоть гражданка и явно ненормальная, негоже участковому лобешник рукавом, как школяру какому-нибудь, тереть.

– Все правильно, – сообщила гражданка.

Она представилась Ольгой Фирсовой, но Денис мысленно продолжал называть ее гражданкой. У дамы явно уползает крыша, она, наверное, и имя свое неправильно сказала.

– Отлично, – пробасил он, пододвигая к гражданке протокол и ручку. – Тогда вот тут напишите: «С моих слов записано верно». И каждый лист подпишите.

Он смотрел, как женщина старательно выводит буквы, и прикидывал. В «дурку» как звонить – при ней или в коридор выйти? А если выйти – то не случится ли чего? Может, она только притворяется тихой. А как оставишь ее одну, она здесь все размолотит или, еще чего хуже, с собой что-нибудь сотворит.

«Сереге позвоню, – решил Денис, доставая сотовый телефон. – Пусть приходит и выручает. Сам же помощь предлагал».

– Гражданка, а зачем вы во всем признались-то? Совесть замучила? – поинтересовался участковый, забирая протокол.

– В чем призналась? – Женщина стала оглядываться по сторонам. – Где я?

«Серега! Возьми трубу! Мне совсем хреново! Тут такое творится!» – думал Денис, машинально отсчитывая гудки.

На третьем молитвы были услышаны. В трубке отозвался сиплый Серегин голос…

– До того как начался пожар, я читал Библию. Открывал произвольно страницу, просматривал строчки, на которые падал взгляд. И все они были об одном: избавься от грязи, не пачкай руки свои убийством. Мне стало не по себе. Вспомнилась вдруг вся моя долгая жизнь. Знаешь, Лика, мне выпало много счастья, грех жаловаться. Все было: слава, успех, любовь, деньги, влияние. Здоровьем господь не обидел, силами, энергией. Я, когда вспоминаю, сколько мне лет, удивляюсь – неужели все эти годы ко мне имеют отношение? Удивляюсь… Потому что сил у меня – как в двадцать лет, желаний – выше крыши. И кажется, горы готов свернуть, с врагами драться, любить красивых женщин… Многое было и есть у меня. Многое могу. Но… положа руку на сердце, вот, если по-честному, то… Все суета сует, томление духа. Что останется от меня? Партия? Ну да, пожалуй, что и останется, финансирование у нас стабильное, есть люди, которые заинтересованы в развитии демократии в России, поэтому партия, структуры – все это сохранится. Но опять-таки я понимаю: не было бы меня, одержимого этими идеями, желающего сделать их не просто политической программой, а законами, по которым живут люди, – нашелся бы другой человек, который реализовал бы то, что сделал я. Может, действовал бы чуть по-другому. Но результат был бы примерно тем же. Что еще, еще?… Фильмы? Они свою роль отыграли и больше не нужны уже. Сын? Да это же чудовище. Скажешь, не бывает плохих детей, бывают плохие родители? А парню пятнадцать лет было, когда я его впервые увидел. Пытался что-то объяснять. Бесполезно, стена между нами, не слышно через нее ничего. Знаешь, я в связи с этим одного человека часто вспоминал. У нас в партии региональную структуру возглавляет врач-нарколог. Башковитый мужик, хороший организатор. И специалист отличный. И вот у него дочь от наркотиков сгорела. Просмотрел, выходит. Вот и мой Егор, фашист, из той же оперы, нельзя было меня больше наказать, чем такими взглядами наделить родного человечка… Даже семьи у меня нет – не нажил. Хотя, думаю, Оля не должна на меня в обиде быть. Любил ее, как умел… И, в общем, получается такая странная штука. Жизнь вроде длинная – а вся вроде как не принципиально важная, и вся – пройденный этап. Может, кто-то бы решил – и так сойдет. А мне не сойдет! Не сойдет, потому что мне все же чуть больше, чем другим, дано. А я это не использовал или не так, как надо, использовал. Только вот может… Только вот, мой сын – нелюбимый, страшный, чудовищный – принес мне ту странную вещь. Я не верил ему. Но факты, факты. Назначение, которое не должно было состояться. Осечка у начальника службы безопасности, которой не могло быть… И тогда я понял, что сила есть в этой вещи. И недобрая сила. Это не копье Лонгина, копье дьявола… И раз ничего толкового до сих пор не сделано, то, может, вот оно? Мой путь, поступок, если хочешь, вклад, след. То, ради чего все было, – ну, ты понимаешь? Что я собирался делать? Взять эту штуковину. И передать знакомому священнику, он бы посоветовал, как распорядиться, как с ней быть. Есть у меня такой батюшка в партии, чистое сердце, светлая голова. Провинциальный приход, от Москвы далеко – а там все цветет, как в весеннем саду, люди не пьют, работают, церковь новую строят… Я взял этот наконечник, думал положить его на стол, потом позвонить батюшке и сразу же выехать к нему. А чего откладывать?… Копье было теплым, потом вдруг стало горячим. Резко, в доли секунды! На ладонях уже ожоги, волдыри, паленой кожей пахнет. Отшвырнул я его в угол кабинета, бросился к двери. Думал у секретаря что-нибудь от ожогов попросить. Шаг, другой – и вот больше не могу двигаться. Стою, как приклеенный к полу. А комната уже горит, штора занялась, оранжевым полыхает. По периметру ковра вспыхивает синий огонек. Вот как газ в конфорке на плите. По стенам пламя красное. Страшно, но и красиво в каком-то смысле. Тело не слушается, не двигается. А потом вижу – от меня… от меня люди начинают отделяться… такие же, как я… Не хмурься, Лика, морщины будут. Я попытаюсь сейчас объяснить. То есть смотришь на руку – а она вдруг утолщается, второй контур появляется, прозрачный. И так со всем телом. А потом – еще один ты, в двух шагах. Страшно – сил нет терпеть, и кричать не можешь, и огонь разноцветный разгорается, дышать нечем от гари. Их – таких, как я, – шестеро было. За руки эти тени-люди взялись и давай хоровод вокруг меня водить. Быстрее, быстрее – вижу, чертенята уже пляшут, черные, мокрые, на хвосты друг другу наступают. Рожи корчат. А воняют… Этот запах – самое страшное. Страшнее ничего быть не может, теперь я это точно знаю… От запаха я, похоже, все-таки отрубился. Хотя, говорят, когда в машину «Скорой помощи» меня несли, я вроде даже с открытыми глазами был. И плакал, бормотал, прощения у бога просил. Не помню ничего… Я верю тебе, Лик, и знаю, что все в порядке будет. Что ты имена другие придумаешь и суть истории чуть изменишь, чтобы меня не подставить. Ты только одну мысль подчеркни – бесы могут сидеть в любом человеке, и это совершенно никак не чувствуется, не проявляется. И даже паскудства до поры до времени особого не делаешь. А потом все равно – как прихватят!.. пытаются погубить. У каждого своя работа. Ты улыбаешься. И мне смешно было бы! Но я как вспомню тот запах… Ужасно…