там ночевать на буднях. Танюшка в ту весну жила с Евдокией и Степаном. Хотя девочка очень скучала в разлуке, забрать её к себе Алёна не могла — хозяйка не разрешала.

Но ближе к сентябрю она наша довольно большую комнату в городе, которую сдавала пожилая женщина, живущая одна. К ней они с Танюшей и переехали, девочка пошла в школу. И теперь уже в лесную деревню они ездили только на выходные.

В круговороте дел, разрываясь между работой и дочерью, Алёна с грустью вспоминала спокойные дни в доме отца или Евдокии, когда они много разговаривали, гуляли в лесу, делали куколок и жили так, будто окружающего мира не существует. Но время диктовало свои условия: вскоре лесной деревни не стало.

В один из своих приездов к отцу, когда Танюша уже пошла во второй класс, Алёна застала их с Евдокией очень встревоженными.

— Что случилось? — спросила девушка после первых приветствий и объятий.

— Ой, дочка, даже не знаю, с чего начать, — сказал Степан, — деревню нашу снести хотят.

— Как это — снести? — удивилась Алёна. — Деревенские приходили? — спросила она, пугаясь того, что здесь происходит по её вине.

— Да какие деревенские, — махнула рукой Евдокия, — они сюда не пройдут, смелости и сил не хватит. Это другие люди, им преграды не писаны, одни деньги в их глазах. Наш морок на нескольких человек сработает, а когда их столько, да ещё на больших машинах, то их ничего не остановит. Долго они вокруг да около нашей деревни плутали, да вышли.

— Что за люди? Что за машины? — ещё больше удивляясь и переживая, спросила Алёна.

— Пригнали к границе леса лесоповалочную технику, хотят здесь всё вырубить, — ответил Степан. — По их картам никакой деревни здесь нет, да и была бы — не остановились бы. Зато на лес наш позарились.

— Там же болота, со стороны большой дороги, — возразила Алёна, — на болотах лес плохой, гнилой, я помню, мы изучали ещё в школе. Неужели они не знают?

— Болото только с одной стороны, — возразил отец, — а ближе к нашим домам и с других сторон — отличный, сосновый лес. Я же сам валил его для дома, знаю. Вот и они хотят, только не чуть срубить, как мы, а настоящую большую вырубку здесь сделать.

— Так это же надо согласовать, просто так лес валить нельзя, — продолжала Алёна.

— Да говорю тебе, им закон не писан, — махнул рукой Степан, — времена какие на дворе, видишь? Власть поменялась, в стране непонятно что происходит. Мы хоть и в лесу живём, да газеты читаем, что из города привозят.

Девушка примолкла, грустно задумавшись. За окном стояла осень девяносто третьего года, от страны, в которой она родилась, почти ничего не осталось. Ни стабильности в завтрашнем дне, ни зарплаты за свой труд, ни безопасности не было. Алёна видела, как всё, во что она верила, катиться под гору с огромной скоростью.

На предприятии, где она работала, давно шли сокращения. Алёне задерживали зарплату или отдавали не деньгами, а товаром, который она потом продавала на рынке или выменивала на нужные ей вещи.

Было страшно за своё будущее и за то, как растить дочь. И лесная деревня была тем оплотом спокойствия, куда она приезжала набраться сил и отдохнуть. Но и сюда добрался дух перемен.

— Что же делать? — спросила Алёна.

— Наши собираются идти в органы управления, — сказала Евдокия, — да только не светит там ничего: нет нашей деревни по документам, мы ведь все числимся в наших старых домах, в той деревне, где ты выросла. А то, что наших домов давно нет и землю под ними местные давно между собой поделили, никому дела нет. Давно ведь ушли мы, никто и не вспомнит, что были.

— Но документы ведь остались, — пыталась найти выход Алёна, — значит, вы можете вернуться.

— Дочка, — примирительно сказал Степан, — ты ведь понимаешь, что никто из нас туда не вернётся; здесь наше всё — и душа, и жизнь. А там нам жизни не дадут. Да и разместиться негде. Уж лучше в город, там хоть работу найти можно. Я вот из последних сил держусь за своё место. Сторожу и за себя, и за того парня.

Выходные прошли в томительных разговорах. В лесной деревне на тот момент жители были в девяти домах. У большинства из них в городе жили выросшие дети, к ним они и собирались переехать, если деревню снесут. Но была одна пожилая пара, единственный сын которых давно погиб, и им ехать было не к кому. И Степан с Евдокией в городе только Алёну знали.

В воскресенье Алёна с Танюшкой уезжали с тяжёлым сердцем, хотя ещё была надежда, что вырубку не разрешат. И следующий месяц было тихо, только иногда слышался шум техники с дальней стороны леса. Жители надеялись, что до них не дойдут. Но в один «прекрасный» день грохот техники раздался совсем близко от лесной деревни.

Рабочие начали валить деревья рядом с людьми, органы управления и правопорядка не реагировали на заявления жителей, отвечая, что по документам там сплошной лес и никаких домов. А разрешение на вырубку оформлено по всем «правилам».

Жители деревни надеялись, что после валки леса их оставят в покое. И будут они дальше жить, но не в лесу, а в чистом поле. Но видимо, очень они мешали кому-то своими обращениями и жалобами, и в избы начали вламываться по ночам, угрожая расправой, если жители не покинут свои дома.

Глава 25. Город.

В один из вечеров Алёна увидела на пороге квартиры, где она снимала комнату с дочерью, Евдокию и Степана. У них в руках были скромные пожитки — то, что они успели собрать.

Хорошо, что в свои предыдущие приезды Алёна понемногу увозила ценные вещи. Драгоценностей среди них, конечно, не имелось, но была память, очень дорогая ей и отцу.

Степан сказал, что жители нескольких домов рядом с ними уехали раньше, а пожилая пара, которой ехать было некуда, осталась. С тех пор о них больше никто никогда не слышал.

Алёна поговорила с хозяйкой квартиры Галиной: она уже рассказывала ей о происходящем с отцом, и женщина очень сочувствовала людям, попавшим под каток безнаказанного произвола. И когда Степан с Евдокией появились на пороге, разрешила остаться у себя на некоторое время.

Евдокия легла в комнате Алёны и Танюшки, а Степану постелили на кухне.

Прибывшие хотели на следующий же день искать себе съёмное жильё: они рассчитывали на те накопления, которые успели сделать за свою жизнь. Но цены стремительно росли, а