Дверь оказалась приоткрыта. Мария позвонила, но никто не ответил. Она шагнула в темный коридор и услышала, что внутри дома кто-то есть. Что она скажет, когда встретит Томми Трюгвесона? Это большой вопрос. Мария пошла на звук, миновала маленькую уютную кухню, где на окне росли пряные травы, и встала в дверях в спальню, жестом велев Хартману оставаться там, где он стоял.

— Меня зовут Мария Верн, я из полиции, — представилась она женщине, которая укладывала одежду в два больших чемодана, полноватой краснощекой блондинке лет пятидесяти со стрижкой «каре» и в синем батиковом сарафане.

— Меня зовут Лиллемур Трюгвесон, — ответила женщина.

— Вижу, вы укладываете вещи, — сказала Мария, присев на край кровати. — Что, вдвоем уезжаете?

— Нет, только я. Уезжаю от него.

Лиллемур тоже опустилась на кровать. Она выглядела очень растроенной.

— Я думала, это он пришел.

— Его нет дома?

— Нет. Я попросила его зайти, чтобы отдать ему ключ. Мне нужно только забрать одежду. Остальное мы потом поделим. У меня сил больше нет.

Мария молча кивнула в ответ.

Лиллемур тщательно сложила блузку, которую держала в руках, разгладила на ней каждую морщинку.

— Так странно… Живешь с человеком всю жизнь и думаешь, что его знаешь. Оказывается — нет. По крайней мере, в нашем случае. Я всегда понимала, что у Томми есть какая-то тайна, к которой мне нет доступа. Что-то, связанное с его прежней жизнью, еще до встречи со мной. Вначале я с этим мирилась. Сначала это была лишь некая тень, смутное ощущение чего-то нехорошего. Но в последнее время тень стала разрастаться. И поглотила его полностью, когда умерла наша дочь. Он словно совсем отдалился от меня. Словно нечто в прошлом совершенно вытеснило настоящее. Ради него я решила переехать на Готланд и помочь ему разобраться с тем, что его мучает. Наверно, это была ошибка. Я не знаю. Когда мы сюда переехали, он сильно изменился. Я его больше не узнаю. Меня это пугает. По ночам его мучают кошмары. Он просыпается и кричит. Днем он работает, а вечером исчезает, не сказав куда. Иногда он просто врет. Раз он мне не доверяет, то я больше не хочу с ним оставаться.

— Он раньше жил на Готланде?

— В детстве ездил сюда каждое лето вместе с родителями. Но что-то произошло. Я думаю, он встретил другую женщину. Только ему от этого плохо. Если бы он влюбился и был счастлив, я бы почувствовала измену, но ситуация была хотя бы понятна. А сейчас я ничего не понимаю. На прошлой неделе я положила обручальное кольцо и серебряный браслет, его подарок, на обеденный стол и ушла. — Лиллемур вся сжалась.

— Можно мне взглянуть на браслет? — осторожно спросила Мария.

— Вон он, на бюро.

Мария издали разглядела, что на браслете, лежащем под овальным зеркалом, тот же рисунок, что и на других работах Биргитты Гульберг.

— Вы не знаете, где он взял этот браслет?

— Купил на площади. Я, может, что-то путаю, но, когда мы сюда переехали, он начал во сне говорить о серебре. Что он кого-то посадит. Потом он перестал об этом говорить, но кошмары стали еще хуже. Один раз я его спросила, кто это — Мона? Он часто говорит о ней во сне. Иногда он называет ее Синеглазкой. Когда он кричит во сне, я начинаю с ним спокойно беседовать, чтобы он утихомирился. Я ему это не говорила, но думаю, что подобная беседа может помочь, когда человека мучают кошмары.

— Мария, что случилось? Куда ты?

— Срочно в больницу! Нельзя оставлять Трюгвесона один на один с Моной!

С помощью лжи, говорят, можно далеко пойти, да нельзя назад воротиться.

Томми Трюгвесон миновал круговую развязку возле кондитерской «Норргатт» и покатил на своем велосипеде под горку в сторону больницы. Прошлое нахлынуло на него, и ничего нельзя было с этим поделать. Воздух застрял в горле, как черствый кусок. И разрастался в груди, так что боль отдавалась в левую руку. Так уже случалось и раньше. Это была расплата.

Тогда, в семидесятых, эта девушка была для него как наркотик. Он знал, это ошибка, но никак не мог остановиться. Знай он последствия, он бы никогда не предложил ей сигарету, встретив ее в первый раз у ограды танцплощадки. Длинные, до талии, светлые волосы, коротенькая блузка с бантом и белая мини-юбка. Глаза сильно подведены, на губах перламутровая помада. Было что-то беззащитное и ранимое во всем ее облике, когда он смотрел на нее украдкой. Она стояла одна и грызла костяшки пальцев, сдвинув худые коленки и чуть сутулясь. Когда он подошел, она выпрямилась и тряхнула головой, откинув челку. Притворилась, что не замечает его, но пару раз глянула искоса. Интерес явно имелся.

— Хорошо играют, — кивнул он в сторону группы на танцплощадке.

Она вздрогнула, и он удивился такой реакции. Как будто она пробудилась от тайных, недозволенных мыслей.

— Я тебя напугал?

— Нет, а что?

Оба замолчали. Она опустила глаза и сглотнула. В глубоком вырезе розовой блузки, едва доходившей до талии, виднелся пышный бюст. Юбку, слишком просторную, удерживал на бедрах широкий черный ремень с грубыми заклепками. Над ним виднелся пупок. Кожа у нее была золотистая от загара. Светлый пушок на руках стоял дыбом, он подумал, что ей холодно, и обнял ее. Она отступила на шаг назад.

— Хочешь сигарету?

— А то! — Она улыбнулась и опять тряхнула волосами.

Он зажег сигарету и протянул ей. Она лихо сунула ее в рот, как будто ей было не привыкать, сузила глаза и выставила вперед подбородок. Он с умилением глядел, как она безуспешно пытается выдуть дым. Вот она дунула снова, потом еще и еще раз — никакого дыма, только сигарета чуть разгорелась. Явно закурила впервые в жизни.

— Втягивай внутрь.

Она сильно вдохнула дым и закашлялась. Из глаз покатились слезы, тушь потекла по лицу черными ручейками. Вот тут бы ему остановиться, подумать и уйти, следуя инстинкту самосохранения. Но после двух бутылок пива его сознание было мутным, как сусло. Он достал носовой платок из кармана темно-синих форменных брюк, взял ее за подбородок и вытер ей лицо, как младшей сестре. От нее пахло ванилью.

— Лет-то тебе сколько?

— Семнадцать, — соврала она. — Учусь в гимназии. А ты?

— Меня зовут Томми Трюгвесон, я служу в армии, в Готландском артиллерийском полку. А родители тут на острове дачу снимают. Пойдем потанцуем?

— Под Курта Ёрана? Еще чего!

Он только потом понял, что у нее ни денег на билет не было, ни танцевать она не умела. Но в тот момент это до него не дошло. Он ничего не видел, кроме ее глаз, голубых, как цветы цикория, загорелого живота со смешным пупком и густых светлых волос, которые пахли ванилью.

— Я сейчас принесу пива, и мы можем посидеть у моря. Хорошо? — Он указал рукой на дачный домик над дорогой.