— В городе. Я не имею никакого отношения к смерти Биргитты!

— Что вы делали в городе?

— Вы все равно не поверите!

— Постарайтесь меня убедить. — Хартман откинулся назад, соединив пальцы под подбородком.

— Мне позвонили и предложили поработать за хорошие деньги. Мужик хотел встретиться в городе и все обсудить.

— Оплата черным налом?

— Не знаю. Я заинтересовался. Мы должны были встретиться на Центральной площади около винного магазина. Но он не пришел, и я поехал домой. Непонятно, что это было. Странно.

— Голос был знакомый?

— Нет. Звук был такой, как будто он говорил в банку. Какое-то эхо в трубке.

— Перейдем к тому, что случилось ночью. Что вы делали в больнице?

— Я хотел встретиться с Моной.

— Среди ночи! Почему?

Казалось, Хенрик сейчас заплачет.

— Я хотел ей сказать… — Могучий экскаваторщик растерянно теребил пальцы. Куда подевалась вся его гордость и солидность? — Черт…

— Что вы хотели сказать Моне? — спросил Хартман.

— Я хотел подарить ей цветы… Потому что она такая прекрасная!

— Ты ему веришь? — спросила Мария Хартмана, который, расхаживая взад-вперед, рассказывал о допросе. Теперь он уселся на стул напротив Марии и уставился в пространство.

— Не знаю. Пожалуй, верю, вопреки здравому смыслу. Что касается оружия, то он не говорит всей правды. В этом я могу поклясться. Если между ним и Моной что-то есть, то они, по всей вероятности, защищают друг друга. Но почему винтовка лежала у него дома чуть ли не на виду, а кочергу он спрятал таким оригинальным образом?

— Между прочим, десять красных роз в букете означают: «Выходи за меня замуж». Я в свое время подрабатывала в цветочном магазине и знаю, многое можно сказать с помощью цветов!

— Ух ты, опасное это дело! Можно ведь подарить букет и не знать, что этим сказал!

— На то и флористы! А сейчас я собираюсь пойти домой и лечь спать! — Мария выключила компьютер и встала.

— Это, наверное, самое лучшее. Когда СМИ пронюхают о кладе эпохи Вальдемара Аттердага, покою нам не будет. Представляешь, какой поднимется шум? — Хартман покачал головой. — Черт, не будет ни минуты покоя. Это же новость мирового значения! Рано или поздно информация просочится в прессу, и дай-то бог, чтобы это случилось попозже!

— Ты думаешь, это те самые сокровища? Клад, который утонул в море?

— Не рискну пускаться в рассуждения. Но Арне Фольхаммар в этом убежден. В таком случае это — кощунство столетия! Преступление против всего готландского народа! Если бы толпа смогла добраться до Биргитты Гульберг, ее и теперь замуровали бы живьем в башне, как тогда!

— Возможно. Я имею в виду, возможно, именно это и произошло.

— Думаешь, Арне способен на такое?

— А ты представь, какой тут конфликт интересов. Он же историк, сотрудник музея. История Готланда — это его жизнь, его профессия! Если у кого и был мотив, так это у него!

— Из судмедэкспертизы пришел предварительный протокол вскрытия. — Взмокший Трюгвесон оттянул ворот темно-синей водолазки. Он опустил очки со лба на нос, вглядываясь в текст. Несмотря на включенную вентиляцию, в помещении было душно. Трюгвесон открыл окно, впустив с улицы крики чаек, не поделивших объедки на парковке.

Хартман наклонился вперед, чтобы лучше слышать.

— «Женщина нормального телосложения, и те де, и те де… При внешнем осмотре обнаружены синяки: на шее с левой стороны, а также на левой щеке. Прокол кожи в области carotis communis» — то бишь на шее, прямо в сонную артерию. «Нельзя исключить изнасилование… остатки девственной плевы и множественные мелкие кровоизлияния… дефлорация предположительно за несколько дней до смерти… Содержание алкоголя в крови — два и две десятых промилле. Показатель сахара в крови ниже измеримого предела. Вероятная причина смерти: гипогликемия. Содержание инсулина в крови значительно превышает норму».

— У нее был диабет? — удивился Арвидсон.

— Нет. Если бы у нее был невыявленный диабет, то сахар в крови был бы как раз высокий, — объяснил Трюгвесон. — Судмедэксперт говорит, тут могут быть два объяснения. Либо у нее была опухоль, вырабатывающая инсулин, что встречается крайне редко. Либо кто-то ввел ей инсулин, о чем говорит прокол на шее.

— Что говорит Мона Якобсон? — спросил Эк. — Что она видела?

— Если она что-то и видела, то не рассказывает. Как говорится, укушенный змеей и веревки боится.

Трюгвесон закусил губу и опустил голову, подперев лоб ладонью.

— Утром я снова попытался допросить ее. Но она отказывается давать показания.

— Кристоффер сказал, она стояла за деревом вот здесь. — Хартман ткнул пальцем в схему у себя в блокноте. — Оттуда она видела Башню Девы и пролом, через который можно перебраться с Береговой улицы на другую сторону стены.

— Мог кто-нибудь залезть в башню по лестнице со стороны Береговой улицы? — спросила Мария.

— Ну, там стена гораздо выше. Кроме того, там ходят люди. Вряд ли кто-то станет так рисковать. В то время как с другой стороны можно забраться в башню за две минуты. А внутри башни, кстати, и деревянная лестница есть, долез до бойницы — и вперед! — заметил Хартман. — А до той меньше двух метров.

— Если кто-то залез в башню, то Мона должна была это видеть и сможет описать приметы преступника. Если только захочет. Впрочем, по-моему, женщины хуже, чем мужчины, запоминают детали внешности, форму головы, носа и так далее. Я прав? — спросил Эк.

— Согласен, однако женщины лучше помнят цвета и одежду. А мужчины запросто могут назвать лиловый свитер желтым, — сказал Арвидсон.

— А по-моему, на таком расстоянии она ничего не видела, — неожиданно возразила Мария. — У нее ужасная близорукость, а очков она не носит. Стоит поговорить с ее окулистом, кстати. Во всяком случае, Мона с трудом находит свои вещи в палате и не может смотреть телевизор.

— Что она делала около Башни Девы? — спросил Хартман, занеся фломастер над точкой на рисунке, обозначающей Мону.

— Наверное, следила за убийцей, заподозрив, что тот может сделать. — Арвидсон откинулся на диване и задрал колени. Длинные тонкие согнутые ноги придавали ему теперь сходство с пауком.

— А Мона убить Биргитту не могла? Что, если она сама залезла в башню? — предположил Трюгвесон. — Или стояла на дозоре, при всей своей близорукости, а Хенрик Дюне залез в башню и умертвил Биргитту, сделав ей укол инсулина?

— Кстати, у Моны Якобсон инсулин ведь был под рукой, — сказала Мария и посмотрела на Хартмана. — У Ансельма же диабет. Она колет ему инсулин несколько раз в день. И знает, что колоть в артерию нельзя.