– Пытаюсь понять, – развел он руками. – Длятебя он в Англии недоступен, но для меня… Вполне вероятно, что ты его скороувидишь.

Я замерла, сцепив зубы. Он поднялся, подошел сзади инаклонился ко мне:

– Интересно, как ты поведешь себя, если твой ребенококажется здесь? Продолжишь скалить зубы или это будет совсем другое шоу? Вотвидишь, милая, он еще за тысячи километров отсюда, а смеяться тебе ужерасхотелось. А ты говорила: фантазии у меня нет, есть, есть, не сомневайся.

– Надо было добить тебя там, в машине, – тихосказала я.

– Кстати, а почему ты этого не сделала?

Он продолжал стоять за моей спиной, шепча мне в ухо, и отэтого становилось еще более не по себе.

– Какая разница? – отмахнулась я.

– Для меня разница есть. Так почему?

Он наконец-то выпрямился и отошел, мне стало легче дышать.Ден сел в кресло рядом и теперь смотрел мне в глаза внимательно, точно хотелчто-то прочитать в них.

– Ну, так почему? – нетерпеливо повторил онвопрос.

– Испугалась, – пожала я плечами и поспешно отвелавзгляд.

– Чего?

– Хоть ты и мразь, но стрелять в человека в упор…

– Вот как? А другой причины не было? – голос егостал вкрадчивым, едва слышным.

– Другой причины? – не поняла я.

– Да, милая, да. Чего ты на самом деле испугалась?

– Ты и вправду чокнутый, Ден. – Я попыталасьотодвинуться от него, но он взял меня за руку и притянул к себе.

– Я тебя простил, – усмехнулся он. – Япростил, потому что знаю о тебе чуть больше, чем ты сама о себе знаешь. Я помнютвое лицо, когда ты смотрела на меня. Как мне было жаль тебя, девочка,невыносимо жаль. – Я попробовала вырвать свою руку, но он только крепчесжал ее. – Когда ты узнала, что я жив, какое чувство было первым? Вспомни,ну?

– Досада.

– Врешь, – покачал он головой. – Какой в этомсмысл? Я и так знаю. Но ты не хочешь в этом признаться, даже самой себе. В этомвсе дело. Проще всего мне было сдохнуть там, в машине. Но я не мог себе этогопозволить. Знаешь почему? Тогда у тебя не было бы шанса все исправить. Вбольнице я ждал тебя, ждал, что ты придешь и скажешь… А ты с порога приняласькривляться, и стало ясно: ты опять ничего не поняла, не желаешь понимать. Чтож, придется тебе помочь.

– Ден, о чем ты говоришь? – спросила я, больше необращая внимания на свой дрожащий голос.

Он засмеялся:

– Я отвечу, а ты опять скажешь, что я спятил. Нет, милая,я дождусь, когда ты сама мне скажешь. Возможно, на это уйдет много времени инервов, твоих и моих, но что делать.

– Прошу тебя, не трогай моего ребенка, – попросилая тихо.

– Занятно, правда? Ты считаешь меня мразью, ненавидишь…ведь так? И вместе с тем обращаешься с такой просьбой. И надеешься, что я,мразь, тебе не откажу. Полный бред. Это на первый взгляд. А на самом деле… чтона самом деле, сладкая? Тебе просто надо чуть-чуть помочь. Вот увидишь, тыбудешь молиться на меня, как на икону. Кстати, я могу отпустить этого парня, тыправа, он здесь ни при чем. Даже если он трахал тебя все это время, я, так ибыть, закрою на это глаза. Ну, так что? Договорились? Цену ты знаешь.

– Мне нет до него дела, – отрезала я.

– Серьезно? А как же человеколюбие? Стоит намспуститься в подвал, кликнуть моих собачек, и ты начнешь скулить: «Не делайэтого, Ден». Разве не так? Хочешь, проверим? Но если я начну спектакль, то ужевряд ли захочу остановиться.

Он поднялся, подошел ко мне и погладил мое плечо:

– Раздевайся, сладкая. И привыкай играть по моимправилам.

– Тебе в самом деле стоит отрубить мне ручки иножки, – усмехнулась я. – Потому что при первой возможности я тебяпридушу.

– В этом-то вся прелесть, милая, – ответил он.

Я проснулась от яркого света, надо мной стоял Макс инасмешливо улыбался.

– Подъем. – Я быстро огляделась, плохо соображаяспросонья. – Он занят делами, – сообщил Макс. – Хотя, с моейточки зрения, его уже давно ничего не интересует, кроме того места, что у тебямежду ног. Но если он занят, тебе ни к чему прохлаждаться в его постели. Сейчаспоследует воспитательный момент. Кажется, сие называется «метод кнута ипряника». Пряник – это то, что было до сих пор, – засмеялся Макс. –Как он тебе, пришелся по вкусу?

– Ты не слишком много болтаешь? – вздохнула я ипоинтересовалась: – Одеться можно? Он бросил мне халат.

– Просвети меня по поводу кнута.

– Сейчас сама увидишь. Идем.

Макс прошел к двери, распахнул ее и кивнул мне.

– Где Антон? – понизив голос, спросила я. –Он обещал его отпустить.

– Да? Наверное, ты была недостаточноубедительна, – засмеялся Макс, но, взглянув на меня, добавил тише: – Небеспокойся, с ним порядок. Если рыпаться не будет, может, все и обойдется.

Мы спустились сначала на первый этаж, потом в подвал. Здесьбыло холодно, плиты под босыми ногами казались ледяными.

– У вас здесь что, пыточная? – невеселоусмехнулась я, оглядываясь.

– Скорее, тюрьма, – серьезно ответил Макс,наклонился и отпер замок на решетке, поднял ее, под ней была яма, глубокая, ноузкая и длиной с метр, не больше. – Твое постоянное местожительства, – кивнул на нее Макс. – Если вы, конечно, скоренько недоговоритесь.

– И что я тут буду делать? – пытаясь продлить нашразговор, спросила я.

– А здесь ничего делать нельзя, – пожал онплечами. – Можно только стоять. Я сам не пробовал, но спецы утверждают,что это очень неудобно. – Он ухватил меня за руки и легко, точно я ничегоне весила, спустил в яму. Встав на одно колено, запер решетку. – Правилапростые: надоест стоять, придумай причину, по которой он захочет тебя отсюдавыпустить.

– Надеюсь, ты от всего этого получаешьудовольствие, – съязвила я.

– Ни малейшего. Ты же знаешь, будь моя воля, я бы тебядавно уже пристрелил. Но он об этом даже слышать не желает. За стеной дежурный,если что, кричи громче.