Петр покачиваясь прислонился к дереву, чтобы перевести дух, ощущая во всем теле, с головы до ног, тупую боль, в то время как Саша придерживал его и постоянно спрашивал, все ли с ним в порядке.

Говоря по совести, он был очень далек от уверенности в этом. Сейчас он пытался лишь восстановить дыханье, чтобы устоять на ногах, но при этом он продолжал наблюдать за Ууламетсом и водяным.

Тут на берегу появилась Ивешка, и как только Петр осознал это, он сделал глубокий вдох, достаточный для того, чтобы хоть и прихрамывая, но сделать один или два шага вперед и занять пространство между ней и их пленником, чтобы таким образом оказать самую маленькую защиту, на которую он был способен.

Но сейчас водяной был уже почти не опасен: он лишь делал слабые попытки защитить свое лицо или вытереть глаза, по крайней мере так следовало из неуверенных движений его лап. Петр предположил, стоя над ним, что он должен был бы унюхать серу и соль, которые были в сашином горшке… Нужно только благодарить за это Бога и сашино отважное сердце.

Ууламетс, тем временем, продолжал пугать съежившееся существо поднимающимся солнцем и торговаться с ним, чтобы положить конец его проделкам. Все его увещевания приводили лишь к тому, что тот на глазах продолжал уменьшаться в размерах, принимая облик маленького старичка.

— Это мерзкое созданье никогда не держит своих обещаний, — запротестовал Петр, когда услышал, как водяной давал клятвы и божился. — Да, да, — продолжал тем временем водяной, — я согласен на все, только отпусти меня…

— Сначала отпусти мою дочь! — сказал Ууламетс.

Водяной повернулся к нему лицом, прикрывая лысую голову своими лапами, и завопил, причитая:

— Я не могу! Я не могу сделать это!

— Послушай, Гвиур. Ведь это твое настоящее имя?

Тот закивал головой.

— Гвиур, Гвиур. Да. Отпусти меня, человек. Солнце поднимается. Позволь мне оставаться жить на реке, и я обещаю тебе, что никогда, никогда не причиню тебе вреда в этом месте…

—… или где-нибудь еще! — резко добавил Ууламетс и ударил его концом посоха. — Освободи мою дочь! Верни мне ее сердце!

— Я не могу, я не могу, ведь не я удерживаю его! Ах, как оно жжет меня, человек, оно сжигает меня…

Сердце? Петр очень удивился, ошеломленный внезапной мыслью. А Ууламетс задал следующий вопрос, сопровождая его новым ударом своего посоха:

— Тогда кто же владеет им?

— Кави Черневог.

Посох Ууламетса опустился на спину водяного и продолжал удерживать его, а старик взглянул в сторону Петра с выражением гнева и ужаса на лице. Но этот взгляд миновал и Петра и стоящего рядом с ним Сашу.

— Это правда? — спросил старик, чтобы убедиться.

Ивешка молчала.

Гвиур же вдруг попытался ускользнуть в реку.

— Держи его! — закричал Петр, пытаясь, в меру своих возможностей, остановить существо, но Ууламетс уже был тут как тут со своим посохом и прижал его к земле, будто змею.

Оно в какой-то момент и оказалось змеей. Петр с тревогой наблюдал, как оно билось и корчилось под тяжелым посохом.

— Поклянись! — приказал ему Ууламетс. — Поклянись, что поможешь нам!

— Я клянусь. — Теперь перед ними вновь был человек, или почти человек: морщинистый, горбатый и извивающийся как змея, хватающий грязь тонкими черными руками.

— Поклянись, что будешь появляться по моему приказу. Поклянись, что будешь делать то, что я велю тебе. Поклянись, что никогда не будешь обманывать меня и причинять вред мне и всем, кто окружает меня.

Старичок шипел, старичок извивался. Наконец он сказал:

— Я клянусь своим именем, а теперь отпусти меня.

Ууламетс убрал посох. Быстрее, чем мог уследить глаз, существо вывернулось вдоль грязной лужи и исчезло в воде.

— Вот все и пропало, — печально пробормотал Петр, но Ууламетс тут же произнес, обращаясь к реке: — Гвиур!

И в тот же миг огромная темная голова с недовольным видом поднялась из воды недалеко от берега.

— Обернись! — закричал Саша и уже было побежал, чтобы схватить старика за спину и защитить, но в это время Петр остановил его рукой и удержал на месте.

Существо поднималось все выше и выше, поворачивая свою лоснящуюся голову, с которой стекала вода, чтобы увидеть старика.

— Мои глаза болят от солнечного света, — сказал водяной глухим голосом. — А соль — очень злая шутка, человек.

— Не пытайся торговаться со мной на этот счет, — сказал Ууламетс. — Мне нужен Кави Черневог.

Гвиур опустился ниже, пытаясь укрыться в освещаемой рассветом воде, пока не оказался на одном уровне с Ууламетсом.

— Проси меня о чем-нибудь, что я могу исполнить, — вновь заговорил водяной. Его голос гудел как самая низкая гитарная струна. — Черневог слишком могущественен. Он держит то, что ты хочешь. Ты можешь угрожать мне солнечным светом, а он может запретить его. Так что же мне остается делать в таком случае?

Голова вновь скрылась под водой, оставляя на поверхности водяные вихри и пузыри.

— Гвиур! — в очередной раз позвал его Ууламетс.

Голова появилась вновь, не так далеко от прежнего места.

— Так ты должен помнить, — продолжал Ууламетс. — Повинуйся моим приказам, ведь ты поклялся своим именем.

— Я так и сделаю, — сказал водяной и вновь скрылся в глубине. Черная спина виднелась сквозь водную гладь. Она была очень длинная и быстро удалялась вверх по реке.

Петр глубоко вздохнул и, согнув правую руку, опустил ее на рукоятку меча, в то время как Ууламетс медленно поворачивался от реки.

— Возвращаемся домой, — сказал старик и, пройдя мимо них, взял за руку Ивешку и повел ее впереди остальных по дорожке к дому.

Петр шел рядом с Сашей, вспоминая, что мальчик сделал для него, когда спустился вниз с холма, хорошо понимая, как при этом рискует. Сейчас ему хотелось обнять его рукой, как он нередко поступал с Дмитрием, черный Бог его забери, или с Андреем или с Василием, ни одного из которых просто не за что было благодарить.

Но подобное проявление привязанности было столь дешевым, и во всем этом показном панибратстве не было ни единого жеста, который должен был бы по-настоящему выразить его отношение к Саше Мисарову. Он только что был сильно напуган и избит, он не мог шевельнуть языком и был так расстроен, что в раздражении снял браслет, оплетенный волосами Ивешки, со своего запястья и швырнул на дорожку, пока они поднимались к дому.

Старик велел ему опустить браслет в реку.

Старик велел ему заманить водяного в дом.

На его руке, которая направляла меч, остались следы зубов, о которых он не любил вспоминать. Он обсосал самые глубокие из них, оглядел раны в сером свете начинающегося утра, и сплюнул, почувствовав отвратительный вкус крови и речной воды.