— Благодарю.

Он внимательно посмотрел на нее. Улыбнулся и понимающе кивнул. Опустил взгляд в пол, вновь повернулся к ней.

— Вы тоже почувствовали, — констатировал Щербак.

— Да. Мне… здесь хорошо.

— Мне тоже. Знаете, что это за фреска?

Она качнула головой.

— Одна из самых древних. Приблизительно XII века. «Ангел, сворачивающий небо». Художник неизвестен. Сюжет апокалиптический. В Библии написано, что когда вострубит ангел, времени уже не будет, и небеса свернутся, как свиток книжный.

Он помолчал, потом добавил:

— Я увидел эту фреску случайно, но в нужный момент. Александр Мурашко привел нас сюда — показать работу реставраторов. Несколько месяцев назад в свиток свернулись мои небеса — умерла воспитавшая меня бабушка.

Мира медленно перевела взгляд на него. Он улыбнулся какой-то беззащитной, почти детской улыбкой, затем промолвил:

— Да. Именно поэтому я понимаю вас. Думаю, сейчас у вас такой же вид, как у меня был тогда — ваши небеса свернулись.

Мира не ответила, почувствовала, как слезы начали жечь ей глаза.

— Моя бабушка была балериной, я, кажется, уже говорил вам. Знаете, я в последнее время думал об этом. Видел Веру на сцене — она была прекрасна. Поразительная классичность движений. Моей бабушке она бы понравилась.

«Нет, — мысленно возразила Мира, — не была. Вера прекрасна и теперь».

Мирослава глубоко вдохнула, еще раз посмотрев на фреску, удивительным образом возвращавшую ей спокойствие. Ее небо еще не свернулось. И Верино тоже. Она найдет сестру, даже если для этого придется вернуться в яблоневый сад старого следователя и убедить его в том, что им обязательно надобно ехать в Одессу, чтобы найти Досковского и его неуловимую блондинку под вуалью. Тарас Адамович должен прислушаться к ней.

Злость и обида подступили к горлу комом. С чего бывший следователь решил, что именно сейчас следует искать Назимова? Неужели он в самом деле поверил сплетням завистниц о том, что офицер мог убить ее сестру из ревности? И почему Яков Менчиц на его стороне? Как давно он начал так слепо следовать всем, даже самым безумным приказам Тараса Адамовича? Неужели она ошиблась, придя к нему в тот, первый, раз?..

— Когда я смотрю на картины Александры Экстер, мне кажется… — Щербак умолк так же неожиданно, как и заговорил. Затем продолжил: Мне кажется, что я вот-вот постигну ее тайну, пойму… Они напоминают мне старинные фрески или иконы — такие же осколки нашего мира, такие же яркие цвета. Особенно эту фреску, хотя я не припомню ее картин на религиозную тематику. И все-таки… То, что она делает…

Давнее, почти забытое слово сорвалось с его уст, отразилось от пола и гулким эхом зазвенело под сводами.

— Грех, — обыденным, бесцветным голосом промолвил Олег Щербак.

Мира удивленно посмотрела на него.

— Почему?

— Не уверен, что вы поймете. Искусство — это нечто чистое, прекрасное. Превозносящее творца. Когда я смотрел, как танцуют балерины — бабушкины воспитанницы, я видел это величие и красоту. Пуанты поднимают балерину вверх, она, подобно ангелу, воспаряет над землей. Нижинская…

— Обновляет балет?

— Или искажает его. Экстер вдохновляет ее и так же извращает живопись. Это не настоящее искусство. Не от ангелов…

Из церкви Мира выходила задумчивой и умиротворенной. Ангел свернул в свиток ее тревоги.

А тем временем на другом конце города человек в военной форме сворачивал в свиток какую-то картину. Он завернул свиток в бумагу, подобно букету цветов, и вышел, хлопнув дверью.

С одной стороны, он понимал, что поступает жестоко. Однако жестокость и милосердие — слишком непостижимые вещи, нередко они оказываются под личиной друг друга. Чем больше об этом думать, тем запутанней все будет выглядеть. Ему же наоборот — необходимо все разложить по полочкам. Менчиц не до конца понимал суть расследования. Мира не знала нескольких важных деталей. Но это и к лучшему. Чуть позже они смогут ей все объяснить.

— Вы уверены, что она выслушает нас? — спросил Яков Менчиц. Выражение его лица трудно было назвать оптимистичным.

— Выслушает, — бросил через плечо Тарас Адамович, положив топор у огромной колоды, из которой торчало несколько обрубленных веток. Хозяин дома наклонился за сучками, разлетевшимися во все стороны.

Молодой следователь следил за его движениями, иногда наклонялся — подобрать щепки. Кажется, только неделю назад Мира приходила в этот сад в легеньком платьице, а сегодня Тарас Адамович заготавливает дрова для печи. Яков Менчиц отогнал тревожную мысль о том, что расследование длится уже не первый месяц.

— Яблоня? — спросил гость, кивнув в сторону щепок.

— Яблоня была бы неплохим вариантом, — согласился Тарас Адамович. — Тем более, что я не так давно обрезал старые ветки. Однако нет — яблони еще недостаточно просохли. Это осина.

Менчиц удивленно посмотрел на него.

— Что-то не так? — спросил хозяин дома.

Молодой следователь замялся. В родительском доме об осине сказывала бабка. Отец нередко записывал ее предания, просил говорить подробнее. Маленьким Яков страшился тех историй, однако слушал, даже если его выгоняли в сени. Бабка говорила, что на осине повесился Иуда, потому ее листья дрожат от Божьего проклятия. У дома осину никто не сажал, и прятаться от грозы под ней тоже нельзя — может попасть молния.

— Отец никогда не топил осиной, — наконец произнес Менчиц. — Говорил, что это плохое дерево.

Тарас Адамович опустил топор на полено, наклонился, поставил на колоду следующее.

— Дед говаривал, — сказал бывший следователь после того, как топор снова опустился на колоду, — что когда собираешься заночевать в лесу, нужно очертить вокруг себя круг осиновым колом — отгонит нечистого.

— Бабка сказывала, если повесить на осину убитую змею, то она оживет и укусит своего обидчика, — заметил гость.

Тарас Адамович отложил топор. Менчиц не изменил выражения лица, но что-то неуловимое, похожее на дружескую улыбку, промелькнуло.

— Дед говорил, в стены хлева нужно воткнуть ветки осины, дабы уберечь скотину от ведьм, — привел хозяин дома контраргумент.

Менчиц, взявшись за ручку металлической корзины с дровами, ответил:

— Бабка сказывала, нельзя сидеть в тени осины — заболеешь.

Тарас Адамович пожал плечами, заметив:

— Дед рассказывал: чтобы мертвец не встал из гроба, следует пробить ему грудь осиновым колом.

Менчиц удивленно поднял брови: