Фрида с надеждой ждала, что мать будет задавать еще вопросы, но, так и не дождавшись помощи, снова заговорила. Что бы ни случилось, время говорить.

– Но он мусульманин!

– Мне стоило догадаться!

Фрида наконец нашла в себе силы посмотреть на отца. Самуэль Шульман обмяк в кресле, как будто лишился всех мускулов. Он тоже смотрел на свою дочь. Его тусклые, ничего не выражавшие глаза пугали больше, чем гнев.

Внезапно Фрида осознала, какую боль причинила отцу. Непоправимую, необратимую боль.

– Ты понимаешь, что ты говоришь, что ты хочешь сделать?!

– Папа…

– И после того, как мы с твоей мамой рассказали тебе о страданиях, которые мы пережили в России… когда мир только что вышел из войны, в которой ненависть к евреям превратилась в какое-то безумие, ты… ты…

Казалось, он запнулся от нехватки воздуха, но через несколько секунд справился и продолжил говорить. Голос его был таким же тусклым, как и его взгляд.

– Неужели этот человек готов добровольно стать частью еврейской семьи? Посмотрим, готов ли он с гордостью представить еврейскую жену своей семье?

– Папа, он не такой человек, он не видит разницы между людьми разных вероисповеданий.

– В самом деле? Попроси его пройти обследование у офтальмолога.

Фрида совсем поникла. Ради своей любви она готова была пойти против всего мира, была готова выдержать отцовский гнев, но этот безжизненный голос оказался хуже самого страшного гнева.

– Папа, если бы ты только узнал его…

– Молчи, – оборвал ее отец. – Ты жалкая идиотка, ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты собираешься совершить самую большую ошибку в жизни и пытаешься оправдать ее.

– Я, по-твоему, совсем права говорить не имею?! – воскликнула Фрида.

Шульман некоторое время молчал. Затем снова заговорил ровным, бледным голосом:

– Все, что ты говоришь, с этого момента меня не касается. Я сказал то, что сказал. Теперь ты знаешь. Но не думай, что рано или поздно я приму его так, как принял мужа Эммы. Если ты продолжишь встречаться с этим мужчиной, тебе придется отказаться от твоей семьи. Запомни это.

Броня плакала. Самуэль Шульман наконец раскурил свою трубку. Фрида смотрела на них. На плачущую мать, на спрятавшегося за завесой дыма отца. На свою семью, от которой ей теперь придется отказаться. От семьи, от уютной гостиной, полной книг и цветов, от Валентино, дремавшего на диване. «От твоей семьи». От Эммы тоже? Неужели она больше никогда не увидит Эмму? Неужели один человек может заставить так сильно страдать другого человека, да еще собственную дочь, за свои слова? Оказывается, может. Настал момент, которого она боялась годами, и теперь она увидела, насколько оправданы были ее страхи.

Лишиться семьи и дома!

Достаточно ли она сильна, чтобы вынести это? Сможет ли она отказаться от всего ради Исмаила? Прямо сейчас она не знала. Она больше ничего не знала. Она ни в чем не был уверена. Внизу зазвонил телефон. Должно быть, это Исмаил. Он сказал, что позвонит, чтобы узнать об исходе разговора.

Отец встал. Он заметил, как вздрогнула Фрида.

– Трубку возьму я. Если звонит этот человек, а ты все еще хочешь жить в моем доме как часть нашей семьи, я скажу ему, чтобы он забыл о тебе. Ты должна принять решение сейчас же. Я жду твоего ответа.

Фрида словно онемела. Ей казалось, что она стоит на краю обрыва и земля оползает под ее ногами. Она хочет ухватиться за что-нибудь, но вокруг нет ничего, ни одной жалкой ветки, а земля проваливается все дальше и дальше, увлекая ее за собой в пустоту.

Она положила руки на виски. Казалось, мозг вот-вот взорвется. Она была истощена. Ей хотелось только одного – стереть этот последний час из своего разума, сердца и жизни, вернуться к тому времени, когда еще была жива хоть и слабая, но надежда.

– Итак, Фрида, каков твой ответ?

И снова она подумала, насколько они похожи с отцом, насколько похожи их реакции. Никогда!

– Мне очень жаль, папа, но я не откажусь от него. Я выйду за него замуж!

Не говоря ни слова, она пошла к двери. Телефон продолжал звонить, никто не хотел брать трубку. Фрида хотела как можно скорее скрыться в своей комнате, она позвонит Исмаилу позже и все расскажет. В конце концов, у них впереди целая жизнь.

Как во сне, она услышала слова, сказанные отцом ей в спину: «Ты идешь навстречу беде, ты очень пожалеешь об этом!» Телефон наконец замолчал. Она вошла в комнату и закрыла дверь. Невидимые клещи продолжали безжалостно сжимать ее виски; она рухнула на кровать и потеряла сознание.

Когда на следующее утро она спустилась на завтра, то увидела за столом только мать. Глаза Брони были красными и опухшими от слез.

– Отец уехал рано утром, – сказала она бесцветным голосом. – Он не мог заснуть всю ночь. Он не успел сказать, но сейчас у него есть еще одна очень серьезная проблема!

Он выразительно произнес слова «еще одна».

– В чем проблема? – заставив себя, спросила Фрида.

– Ты же знаешь, отец регулярно обращается в управление общественной безопасности, чтобы обновить наши удостоверения личности. В последний раз дежурный офицер взял наши старые документы, долго их изучал и попросил прийти через месяц. Отцу не понравилось, как вел себя тот офицер, непривычно. Прошло уже два месяца, а он так и не решается зайти в управление, все думает, как его встретят. Сегодня он отправился посоветоваться с другом, который хорошо разбирается в этих вещах.

Фрида пожала плечами. «Еще одна проблема»…

– Может, у офицера просто день не задался из-за семейных неурядиц, а в другой раз он встретит его радушно, – пробормотала она.

После вчерашнего она чувствовала только упадок сил и обиду на семью, которой раньше никогда не знала. От вида еды на столе, от запаха свежезаваренного чая подкатила тошнота. Она прислушалась к новостям по радио: была создана Венгерская Народная Республика. Броню это сообщение взволновало но Фрида ничего ей не ответила. Поскорее бы уйти, добраться до клиники, спастись в работе, а вечером найти утешение в Исмаиле, в его любви. Теперь ее семьей был только он. По крайней мере, так она чувствовала себя сейчас.

– Хочешь чаю? Бутерброд?

– Мама, пожалуйста, оставь меня в покое, я не в настроении ни пить, ни есть.

– Послушай, дочка…

Очевидно, мать не позволит ей уйти так легко.

– Я думаю, ты понимаешь, как убили нас твои слова. Особенно отца. Но я, в отличие от него, думаю обо всем только с