— А следы я замел, — нарушил молчание Флейтист. — Ну, кое-где я их просто не оставлял. Там, где были готовые, протоптанные тропинки. А там, где приходилось идти по свежему снегу, я их просто заметал. Конечно, можно было догадаться, что кто-то прошел. Но совершенно никаких шансов понять, кто именно это был. Вы, люди, чертовски много потеряли, отказавшись от хвостов.

В последних словах крыса даже сквозила какая-то гордость. Как будто он хотел показать: вот мы какие, у нас еще хвост есть, и в этом — наше неоспоримое преимущество. «Крылья… Ноги… Главное — хвост!» — всплыло что-то полузабытое, нечто из самых глубоких колодцев памяти.

— Извини, — сказал Олег. — Не могу тебя к себе пригласить. Там жена, сам понимаешь…

— Понимаю. А если… — Глаза крыса блеснули. — Если бы ты мог не бояться, что нас увидят вдвоем… Если бы войны между нами и вами не было, ты пригласил бы меня в гости? А, Музыкант?

Олег вдруг представил, как они с Флейтистом сидят за столом. Стол накрыт аккуратной белой скатертью, в фаянсовой миске дымятся пельмени, стоит рядом початая бутылка водки, они уже накатили по соточке, и Иришка сидит рядом, разрумянившаяся от опрокинутых ста граммов. Может, и крыс тогда не один? Почему бы ему не привести с собой свою супругу? А что? Ну ведь нет же ничего фантастического в этой картине. Коли они не грызут друг другу глотки в промерзшем подъезде, где сквозняк лижет ноги и дыхание обращается морозным паром, то почему бы им так же мирно не посидеть за общим столом?

— Пригласил бы, — твердо сказал Музыкант.

— Вот и ладно, — поежившись, отозвался Флейтист. — Ну все, я пойду, а то больно уж холодно. Как бы мне не простудиться.

Хлопнула дверь. Крыс ушел. Снайпер еще несколько минут стоял, не решаясь сделать шаг в сторону лестницы. Почему-то ему казалось, что весь разговор крыс затеял исключительно ради того, чтобы спросить у Олега, мог бы тот пригласить его в гости. Почему-то для Флейтиста это было крайне важно.

Хотя Олег, вернувшись домой, завалился на боковую и проспал едва ли не до вечера, день явно не задался. Все валилось из рук. И не только потому, что Музыкант за несколько часов, проведенных вместе с Доцентом, подавлявшим непонятный мятеж, устал, перенервничал и попросту замерз. Несколько раз снайпер ловил на себе удивленный взгляд Иришки. Порой ему казалось, что в этом взгляде крылся вопрос: «Что случилось?» Сама девушка, несмотря на несколько бессонных часов, чувствовала себя вполне нормально. Ловя ее вопросительный взгляд, Музыкант всякий раз старался ответить: «Ничего не случилось, все в порядке». Но он не был уверен, что смог ее убедить.

Нет, это просто невозможно носить в себе! Однажды это знание просто разорвет его изнутри. Олег чувствовал себя готовой к взрыву гранатой, лишившейся чеки, куколкой, в которой разрастается смертельно опасная бабочка рвущейся наружу тайны. Этот секрет давно уже перестал быть просто еще одной заботой, с которой можно справиться обычными средствами. Он уже пытался как-то раз залить все это дело водкой — и без толку. Нельзя же глушить себя постоянно. Нужно говорить с кем-то. С кем-то, кто поймет и подскажет, что делать.

Исповедь, неожиданно понял Музыкант. Именно! На самом деле вот что мне нужно сейчас — исповедь. Но не идти же мне к Батюшке? Он, конечно, выслушает и даже, быть может, попытается помочь. Проблема лишь в том, что я не хочу верить ему. Он, как и Доцент, как и Вась-Палыч, как и еще несколько человек, — штабист. Политик. И я не знаю, сколько в нем от политика, а сколько от священника.

Главное — раз и навсегда вбить себе в голову: не впутывать в свои проблемы Иришку. Вон, сидит напротив, делает вид, что книгу читает, а сама нет-нет да и бросит на Олега быстрый пытливый взгляд, в котором яснее ясного читается: «Ох, темнишь ты что-то, любимый; я же вижу, что тебя что-то гнетет». А если не впутывать ее, то остается всего лишь один человек…

Кравченко сел на скрипучий диван, устало откинулся на спинку.

— О чем ты хотел поговорить со мной, Олег?

— Помнишь тот разговор со штабистами? Ну, когда мы подняли вопрос о переговорах с крысами?

Кравченко кивнул:

— Помню. Продолжай.

Настало время идти напролом. Олег внутренне собрался и сказал, как в воду холодную в январе прыгнул:

— Я разговаривал с крысой. Не один раз.

К его удивлению, Кравченко воспринял это заявление совершенно спокойно. Он только потер указательным пальцем щетинистый подбородок и коротко сказал:

— Так.

Потом немного помолчал и спросил:

— А знаешь ли ты, что после этого заявления я просто обязан выдать тебя Штабу?

Олег ничего не ответил, и бывший вожак банды продолжил:

— Я просто должен сейчас тебя скрутить и оттащить штабистам. И пусть они решают, как с тобой поступить: сразу расстрелять, сказав прочим, что ты погиб в порубежье во время очередной своей вылазки… или устроить показательное судилище.

— А ты попробуй, Данил Сергеевич. — Олег напрягся, готовый, если что, рвануться в драку.

Но Кравченко продолжал сидеть на диване, улыбаясь непроницаемой улыбкой.

— Но я этого, — сказал он, — делать не буду. И знаешь почему?

Олег мотнул головой:

— Нет. Не знаю.

— Мы со Сверзиным были друзьями. Головастый был дядька, это точно. Да что я тебе говорю — ты ж его тоже знал. Он как-то раз тоже пришел ко мне и вот так бухнул: мол, говорил с крысой. Она понимала по-русски. Не очень хорошо, правда, с пятого на десятое. Но они вроде как нашли общий язык и собирались встретиться еще раз. Больше после того разговора я Федорыча не видел. Одно могу сказать точно: никому, кроме меня, он о своих разговорах с крысами не рассказывал. Как тебе такие известия?

— Я знаю, — твердо сказал Музыкант. — Крыса мне об этом рассказала.

— Так, значит, это правда, — тяжело вздохнул Кравченко. — Знаешь, Олег, у меня ведь до последнего была надежда, что Сверзину все это пригрезилось. Он, конечно, умный был, даже чересчур, но именно у таких иногда шарики за ролики могут настолько убежать, что они и сами не поймут, что на самом деле было, а что они нафантазировали. Почему пропал Федорыч, твоя крыса не в курсе?

— Нет. Говорит, что они встречались несколько раз. Что Сверзин ей очень понравился. И что они планировали общаться дальше, но однажды он не пришел. Может, — припомнил Олег свой разговор с Флейтистом, — он по дороге на крыс напоролся.

— Может, — задумчиво откликнулся Данил Сергеевич, — и напоролся. Гадать сейчас не будем. Остается вопрос… — Кравченко неторопливо, чтобы не провоцировать Олега, встал и принялся медленно ходить туда-сюда у края письменного стола. — Что нам с этими известиями делать?

— В Штаб? — спросил Олег.

— Не стоит, — мотнул головой Кравченко. — Или просто не поверят… Или будут неделями спорить, как поступить, — и в итоге все хорошие идеи погрязнут в словесной трухе. И, если честно, не нравится мне, как вовремя пропал Сверзин. Стоило только ему встретиться с этой твоей говорящей крысой — и через некоторое время нет Федорыча, как будто и не бывало. Знаешь, — он вдруг остановился и пристально взглянул на Олега, — почему в экстремальных ситуациях авторитаризм гораздо результативнее любой демократии?