Сентябрь 2017 г.

«Желаю удачи. Думаю о тебе».

Из всех людей в мире мне сейчас необходим только Клайв. Он скажет нужные слова, я сразу успокоюсь в его объятиях. Но он задерживается в командировке. Придется справляться самой.

Повторяя про себя его эсэмэску, я держала под руку Робина. Толпа у здания суда показалась мне угрожающей. Очень много фотографов.

– Элисон! – крикнул какой-то репортер. – Вы правда виновны в увечьях своей сестры и гибели ее подруги? Почему вы позволили Криспину взять на себя вину за гибель матери?

– Откуда такой интерес? – вырвалось у меня, когда мы наконец вошли в холл.

Робин с каменным лицом ответил:

– Грамотный пиар наших противников. Сентиментальная история для широкой аудитории. Нужно позаботиться, чтобы твою версию тоже услышали.

Он еще недоговорил, когда мы наткнулись на Китти и маму. Сердце во мне екнуло при виде беременной сестры: Китти заливалась смехом, будто происходящее было веселой шуткой.

Мама, напротив, смотрела на меня со странным выражением, словно желая сказать, что хочет мне верить, но у нее не очень получалось. На душе стало тягостно.

Подошла барристер – очень высокая, с золотистыми волосами и приятной внешностью (хотя красивой ее не назовешь). Старше меня лет на двадцать. Робин называл ее Лили. По его словам, это «самый подходящий адвокат для такого процесса». Надеюсь, он прав. Лили некоторое время не работала, занимаясь своим сыном «с особенностями», но вернулась в профессию. А вдруг она не справится? Мы толком не успели пообщаться – дело начало набирать обороты с неожиданной скоростью.

– Закрывают «хвосты», – объяснил Робин.

Это хорошо или плохо?

– Пора идти в зал, Элисон, – улыбнулась Лили. Улыбкой она пыталась меня успокоить, но я занервничала еще сильнее. – Старайтесь говорить правду, как во время ходатайства об оставлении на свободе до суда. Присяжные обычно замечают неискренность.

Я с ума сходила от страха. Одно радовало – новый умный прибор Китти не помог (вернее, моя сестра не годится для этого интерфейса), поэтому единственный человек, который, кроме меня, знает правду, ничего не скажет.

Зал суда оказался огромным, с высоким потолком, под которым голоса отдавались эхом, как в театре. Стены обшиты дубовыми панелями, как в обеденном зале в богатой усадьбе, куда мы однажды ездили с мамой, Дэвидом и Китти. Но на этом сходство заканчивалось. Мне пришлось подняться на некое подобие кафедры, обнесенной прозрачным экраном.

Прямо передо мной судья – женщина. Жюри привели к присяге. Как присяжные настроены по отношению ко мне? Трудно сказать. Некоторые поглядывают то на меня, то на Китти. Я по-прежнему не убеждена, что ее стоило привозить в суд, но барристер Лили твердо сказала, что это важно. Она хочет сделать акцент на сестринских узах, о которых ей рассказала моя мать.

– Элисон любила Китти, – твердила она на предварительном слушании. – Она для нее все делала.

Как просто переписать историю, вставив в нее идеализированный образ! Мама до сих пор не знает о моем признании Робину. Что она скажет, услышав это от меня? Лили, разумеется, знает, но все равно считает – Китти должна быть в зале, чтобы присяжные увидели, что с ней сделал Криспин.

– Пусть ваши действия до некоторой степени способствовали трагедии, – сказала мне Лили, – но нельзя взваливать на вас всю ответственность за случившееся.

Согласятся ли с ней присяжные?

Пришло время это выяснить. Дело сделано: меня обвиняют в непреднамеренном убийстве Ванессы и матери Криспина и причинении тяжких телесных повреждений моей сестре.

Обвинение вызывает первого свидетеля, какого-то Джеймса Боулса.

Робин и Лили говорили мне о каком-то «важном дополнении» со стороны обвинения, но у меня уже трещала голова от переизбытка информации, я отказалась, несмотря на их уговоры, дослушать свидетельские показания. К тому же имя Боулса мне ничего не говорило. Китти, которую усадили в зале рядом с мамой, заливалась смехом, словно смотрела очередное телешоу.

Высокий, чуть грузноватый мужчина с волевым подбородком прошел по залу и занял место свидетеля. На меня он не смотрел, зато я не сводила с него глаз.

И не могла поверить тому, что вижу.

Это Свинцовый Человек.

От шока я едва могла разобрать, что он говорит: предательство таких масштабов сравнимо с ударом ножа в живот. Мне даже пришлось схватиться за поручень. На несколько секунд я испугалась, что вот-вот обмочусь, как моя сестра. Дыхание стало частым и судорожным. Охранник заметил мое состояние и жестом попросил, чтобы мне дали воды. Я хотела пить, но не смогла двинуть рукой, чтобы взять бутылку. Я могла только сидеть, медленно приходя в себя, и вслушиваться.

Джеймс Боулс?! Какую еще ложь наговорил мне этот человек? А если вспомнить, что я рассказала ему на последнем свидании…

Мне хотелось убежать, кричать…

– Опишите суду, как вы познакомились с обвиняемой.

– Я отыскал ее на городских курсах изобразительного искусства.

Боулс говорил четко, глядя прямо перед собой. На меня он не смотрел.

– Как это – отыскал? – повторила барристер. – Почему вы ее искали?

– Меня нанял в качестве частного детектива Криспин Райт.

По залу разнесся вырвавшийся у меня резкий вздох. Двое присяжных, мужчина и женщина, обернулись ко мне с явным подозрением.

– Сперва я просто следил за ней…

Вот чем объясняется ощущение взгляда в спину, не оставлявшее меня с осени!

– Но затем мой клиент решил, что хочет с ней откровенно поговорить. Он узнал, что в новом году его переведут в тюрьму открытого типа в Арчвиле. Во-первых, за хорошее поведение с момента последнего эпизода, а еще он указал в прошении, что в Арчвиле дальнему родственнику будет проще его навещать. Сотрудники тюрьмы были в курсе его проблемных отношений с родней. Перевод оказался нам на руку, потому что Арчвиль находился близко от места жительства Элисон.