Основная масса местного населения с русскими ладила, чем восхищался ещё Джордж Ванкувер. Тем более мирной ситуация стала в начале XIX века — многие алеуты уже работали на РАК. Исключение составляли индейцы-тлинкиты, но вряд ли бы они были так опасны, если бы в эти места не просачивались всё чаще англосаксонские хищники-хапуги.

Теперь и англичане, и янки снабжали аборигенов ружьями и пороховым припасом, а потом подстрекали их к враждебным действиям против русских колонистов — по вполне понятным причинам. Тот же Ново-Архангельск пришлось ставить на Ситке вместо разорённого тлинкитами-«колошами» старого нашего поселения. Однако Александр Андреевич не был бы русским, если бы относился к местному населению с презрением — как белый британский «сагиб». Он устраивал приюты и школы, он посылал молодых местных парней в Россию, а оттуда они возвращались в Русскую Америку штурманами и мастерами.

В 1807 году Баранов получил орден Анны 2-й степени — и орден, и степень весьма высокие. Его произвели в коллежские советники. По Табели о рангах — чин 6-го класса (соответствующий военный чин — полковник). Но, думаю, для него это были лишь рычаги дополнительного влияния на ситуацию.

Вот он на портрете — с «Анной на шее», низко подвешенной, словно наперсный крест или икона-панагия церковного иерарха… Высокий, с большой залысиной, лоб, узкие, упрямо сжатые губы, умная, всё понимающая улыбка. Он мог бы показаться иезуитом, если бы не эта, низко подвешенная, «Анна»… Для него это — не награда, а символ веры, веры в значимость чувства долга и чувства Родины. Перед нами человек, сделавший свой выбор давно, бесповоротно и вполне осознанно.

В 1799 году, когда Баранов основывал на Ситке первый Архангельский редут, он сложил песню. А в марте 1849 года её опубликовал в журнале «Москвитянин» исследователь Русской Америки Лаврентий Загоскин, о котором в своём месте будет сказано особо — он того вполне заслуживает. Загоскин писал:

«Из Новоархангельска, Ситхи, при новом ходе дел и новых потребностях исчезли сподвижники Баранова и память о нём держится только у проживающего под крепостью туземного племени, но на гранях известного мира, обозначенных к северному полюсу стопой русского, в так называемом подвижном редуте или одиночке, состоящей из курной избы или зачастую землянки, там, где признаётся полезным углубиться в неисследованные тундры Северо-Западной Америки, там вместе с белой полярной лисицей вы встретите убелённого сединами старца, который дрожащим от лет голосом, но полным энергии и увлечения, порасскажет вам про свои походы с Александром Андреевичем или споёт песенку, им составленную…»

Зная, чем кончилась эпопея Русской Америки, читать песню Баранова русскому человеку не просто, но знать её каждому истинно русскому человеку надо — чтобы острее понимать суть русского царизма XIX века и осознаннее его ненавидеть.

Вот эта песня — от строчки до строчки:

Почти через сто лет после Баранова поэт-англосакс Редьярд Киплинг обретёт славу «певца Британской империи», и его талант облагородит то, что в действительности оказывалось хищным и отвратительным… Киплинг писал сильно: «Нам хотелось не клубных обедов, / А пойти, и открыть, и пропасть… / (Эх, братцы!)…»; «Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог! / Отпуска нет на войне!»; «Здесь мы лежим: в барханах, в степях, в болотах/среди гнилья, / Чтобы дорогу нашли по костям сыновья»… Но в итоге у Киплинга выходило: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, / И вместе им не сойтись…»

А в не очень-то богатой на чисто поэтическое мастерство песне Баранова на удивление ярко и точно выражены задор, мощь и державный размах великого народа, который гордится не тем, что завоевал «дикие народы» — хотя повоевать русским первопроходцам за Русскую Америку с аборигенами и пришлось, но гордится тем, что эти дикие народы «сделались многие друзья нам теперь».

Поясняя же строку Баранова о «кровожадных привычках», Загоскин написал: «Несмотря на вводимое с 1841 года христианство, принимаемое многими туземцами охотно, доселе ещё у колош не искоренился обычай по смерти кого-либо из тойнов (вождей. — С.К.) убивать по нескольку рабов для услужения ему на том свете».

Песня Баранова замечательна также тем, что это было даже не нечто, схожее с военной лирикой Константина Симонова, который талантливо переводил и Киплинга. Симонов хлебнул войны и лиха вдоволь — будучи уже известным советским поэтом он не раз рисковал жизнью. Он не с чужих чувств писал: «Когда на выжженном плато / Лежал я под стеной огня, / Я думал: слава богу, что / Ты так далёко от меня», как и: «Жди меня, и я вернусь, / Всем смертям назло. / Кто не ждал меня, то пусть / Скажет: «Повезло»… Но из-под всех бомбёжек Симонов возвращался в Москву к Валентине Серовой… А Баранов создал свою песню через восемь лет непрерывного подвига в Русской Америке, и эта песня стала его жизненной программой на двадцать лет вперёд. О ком из писавших песни и стихи это можно сказать?