– Где-то у Плиния есть отрывок про восемнадцать человек, которые пировали внутри дуплистого дерева. Прочтите мне, пожалуйста – может пригодиться.

Плиния оказалось несложно найти – он лежал на столе, а вот нужный отрывок – другое дело. К счастью, в это время снаружи подъехала машина. Бриг тут же догадался, что приехал Хью, попросил ее найти второй стакан и засуетился, поджидая сына и надеясь заманить его к себе.

– Хью, это ты? Хью! А! Ты-то мне и нужен! Присядь, выпей. Спасибо, мисс Миллимент. Она читала мне вслух: Рейчел поехала в Лондон привести в порядок книги на Честер-террас. Хорошо бы и с погребом разобраться! Помнишь, когда ты приехал в отпуск, а у меня осталось всего три бутылки кларета? Купил двенадцать ящиков на аукционе: он был такой отвратительный, что я постарался от него избавиться – раздавал направо и налево в качестве свадебных подарков. Ну вот, мы подняли наверх оставшиеся три бутылки, и кларет оказался превосходным! Помнишь?

Это был отпуск Эдварда, поправил Хью. Мисс Миллимент поставила второй стакан на стол и удалилась. Вдогонку ей неслось: «А, ну тогда ты не знаешь: я-то думал, что это Мутон-Ротшильд тысяча девятьсот четвертого или тысяча девятьсот пятого – в общем, как ни пробовал, все не мог прийти к единому мнению…»

Мисс Миллимент побрела к себе в квартиру над гаражом, которую все еще называли «Тонбриджевой», хотя его семья жила там два года назад, да и то пару недель. Ее комната, одна из двух верхних, была маленькой, зато выходила окнами на сосновый лес – в дождливую погоду пахло чудесно. Какое-то время она жила в Грушевом коттедже, но теперь все перебрались в Большой дом, и она снова вернулась сюда; и хотя комната была маленькая и пустынная, она ей нравилось. Дорогая Виола – как мило с ее стороны! – приходила на проверку, пощупала одеяла на кровати и сказала, что понадобится еще пара (что правда, то правда – те были тонкие и совсем свалялись). Кроме того, она предложила неслыханную роскошь – прикроватную лампу – и даже раздобыла для нее маленький столик, на котором можно писать письма. Очень трогательная забота, только вот писать ей некому. Правда, пришлось однажды написать своей квартирной хозяйке в Лондон о том, что она отказывается от комнаты, а потом ехать и забирать свои пожитки. Это было ужасно неприятно и утомительно, ей пришлось сжечь все мосты. Возвращаясь в дорогостоящем такси на Черинг-Кросс, она вдруг отчетливо ощутила себя бездомной, и ее охватила паника, так что пришлось сделать себе суровый выговор: «Так, Эленор, жребий брошен, надо перейти Рубикон». Однако вслед за этим тут же возникла другая мысль: не слишком ли она стара для подобных переходов? В поезде она пыталась читать (на прошлое Рождество повезло найти на церковном базаре букинистическое издание второстепенных поэтов восемнадцатого века всего за пенни), однако паника, хоть и утихшая до состояния тревоги, никуда не делась и периодически накрывала ее удушливой волной. Все это из-за хозяйки, уговаривала она себя: та держалась крайне неприязненно, повторяя «хорошо некоторым!». Понятное дело, расстроилась из-за потери долгосрочного жильца. И все же печально: прожить здесь столько лет и заслужить такое отношение! А может, так было всегда, просто она по глупости не замечала? Она так старалась не быть обузой – не факт, что это ей удалось, – никогда не обременяла хозяйку дополнительными просьбами, вроде кофе к завтраку, как миссис Фаст, или стиркой белья, как мистер Маркус…

Ладно, все это позади, твердо повторила она про себя, но что ждет ее в будущем? Настанет день, когда Полли, Клэри и Лидии она больше не понадобится, а Роланд с Уиллсом будут еще слишком малы. С другой стороны, рано или поздно она сама поймет, что преподавание ей уже не по силам. В последнее время ухудшилось зрение: нужны были новые очки, но она боялась, что толку от них уже не будет, и никак не могла заставить себя съездить в Гастингс или Танбридж Уэллс. Болели колени – по утрам, если она долго оставалась в одной позе или проводила на ногах более пяти минут, словом, почти всегда. «Право, Эленор, меня утомляют твои невзгоды. Как там пелось в той песенке? «Упакуй свои несчастья в старенький рюкзак, и шагай по миру смело и с улыбкой на устах!»» Она попыталась улыбнуться, но вместо этого на глаза навернулись слезы. Она аккуратно вытерла их платком, который явно нуждался в стирке, и сосредоточилась на поэзии восемнадцатого века.

Однако прибыв в Баттл и увидев на перроне дорогую Виолу (не придется брать такси или ехать с Тонбриджем), она снова разнервничалась. Усевшись на переднее сиденье, пока Виола с носильщиком утрамбовывали ее чемоданы, она изо всех сил боролась с собой.

– Ну вот, все уложили. – Виола устроилась на водительском сиденье. – Скоро будем дома… Мисс Миллимент!..

И все-таки она не смогла удержать себя в руках – стресс выплеснулся наружу: страх будущего, боязнь стать бесполезной обузой – она вовсе не хочет быть обузой, повторяла она, и слезы скапливались в складках подбородка. От доброты Виолы (как она добра!) становилось только хуже. Полились путаные объяснения, пространные извинения (которые в спокойном состоянии духа она бы ни в коем случае не одобрила)… Она хочет приносить пользу, она всегда была полезной дорогому папе, а когда он умер, единственным, что могло заполнить эту нишу, оказалось учительство. Она боялась, что вскоре состарится и перестанет приносить пользу, ей не нужна благотворительность!..

…Она просто немножко устала: водитель такси отказался подниматься в квартиру за чемоданами, а хозяйка не захотела помочь. Один из них выскользнул на лестнице, скатился по ступенькам, и все вещи рассыпались по полу, так что пришлось упаковывать заново. Это всего лишь усталость, не нужно принимать ее всерьез. Она скопила немного денег, но не представляет толком, куда податься, чтобы растянуть их подольше. Последнее признание заставило ее покраснеть, ей тут же стало стыдно за то, что она вообще упомянула о таких вещах.

Виола терпеливо выслушала, обняв ее за плечи, подала платок и сказала:

– Дорогая мисс Миллимент, мы вас никогда не бросим, обещаю. Мы вам стольким обязаны!

Святые слова! Ей стало легче от этого признания. В глубине души зашевелилось угасшее было чувство собственного достоинства.

Виола предложила выпить чаю в ближайшем кафе. На это предложение она откликнулась с благодарностью: последний раз она перекусывала пирожком, купленным на Черинг-Кросс – судя по вкусу, в нем запекли дохлую мышь. Они выпили чаю с булочками. Виола задумчиво сказала, что будущее пока весьма неопределенно – разумеется, они не останутся в Суссексе после окончания войны. Тем не менее что бы ни случилось, мисс Миллимент поселится с ними. Это заявление чуть было не нарушило хрупкое равновесие. Виола спохватилась и поспешно завела разговор о том чудесном времени, когда сэр Хьюберт был еще жив, и мисс Миллимент обучала Виолу с Джессикой на Альберт-Плейс. Они всегда знали, что приближается время обеда: в классную комнату приходила горничная менять кружевные занавески – свежие с утра, к полудню они становились серыми от сажи, особенно зимой.

– Ох уж эти туманы! Вы помните, мисс Миллимент? Здесь у нас таких почти не бывает!

И так далее. Все это было очень мило и действовало умиротворяюще. Потом на мисс Миллимент напала икота – ужасно неловко в общественном месте, но Виола лишь засмеялась и заставила ее повторить старую поговорку: «Икота-икота, перейди на енота», которому она сама научила Виолу и ее сестру.