Глаза у Катьки такие огромные. Жёлтые совсем, только ободок коричнево-зелёный. Разве бывают такие глаза? Опять сухие, хоть бы поплакала… может проще было бы. Я шагаю к постели, но руку ей подаёт Дима. Она опирается о неё, встаёт, чуть покачиваясь… Я хочу орать, но молчу, снова молчу.

Ляля

Мне так жить хотелось, ты даже не представляешь, как. Но и смерть меня не пугала. Не верилось, что я умру. Кровища кругом, наркота, грязь, а мне не страшно… Я же молодая, я сильная… А теперь страшно, Кать, теперь, когда в моем животе ребенок. И как-то чётко стало пониматься, что вот не такого хотела для меня мама, слава богу не дожила она. И я для своего мальчика такого не хочу… Я говорю себе, что больше никаких наркотиков. Я не дура, я же понимаю, что для маленького это куда вреднее, чем для меня. Я люблю его, Катя, своего мальчика! Но боже, какая я слабая… Я терплю, долго терплю, до предела, а потом просто срываюсь, и снова, снова… Я устала видеть в твоих глазах жалость.

Я не тешу себя мыслью, что все у нас получится. Что я украду эти деньги, что мы с тобой убежим, унесем в моем животе Левку… что-нибудь сломается, всегда ломается, жизнь такая не надежная. Я буду готовиться так, как сумею. Я наняла юриста, забавно, да, Лялька и настоящий юрист? Только улыбаться совсем не тянет.

Я не хотела тебя любить, тогда, раньше. Ты украла у меня Сеньку. Причём он и не нужен тебе был… ты словно пса бездомного трепала его по щеке, а он светился от счастья… Ненавижу. Нет, не тебя. Судьбу может, суку, что все так устроила. Что ходим мы все, любовью не счастливые, а отравленные. Зачем вообще любить, не понимаю… зачем так устроено? Я люблю Сеньку, Сенька любит тебя, ты любишь Димку… что за чехарда такая? Дурость и глупость. Неужели нельзя было устроить, чтобы каждой твари по паре?

Я хотела тебя ненавидеть. Честно. У меня даже получалось… но тебя невозможно не любить, какая-то ты Катька… роковая. Забавно? В тебя тянет, и невозможно этому противостоять. Да и подумать, на что я жалуюсь? Совсем недавно у меня не было никого… теперь мы лежим с тобой вместе, в одной кровати, и даже под одним одеялом… меня трясёт от холода, ты обнимаешь, боишься меня оставить — у меня ломка. Твоя рука на моем животе, в нем барахтается Левка. И все так ненадежно… мне страшно. Моя душа просит счастья, хоть самую капельку, а моё дурацкое тело — дозы.

Сейчас у меня есть ты и Левка. И ломка, которая выворачивает. Я плохо кончу, Кать, чтобы ты не говорила. Я искренне надеюсь, что Левка вырастет на моих руках, но верится в это с трудом.

Я пишу завещание, Кать. Только беда, завещать мне кроме проблем нечего. Я оставлю тебе Левку, я даже фиксировать это документально не буду, я знаю, что ты его не бросишь, ты не такая… Ты лучше, чище меня. Но проблема в том, что и твой срок годности так себе… прости. Поэтому кроме Левки я завещаю тебе себя. Свое тело, свое сердце. Я полностью обследовалась — я здорова. Я даже психологическую экспертизу провела, чтобы моё дурное завещание никто не смог опротестовать.

Только беда в том, что завещать свое сердце определённому человеку я не смогу. Я завещаю всю себя центру трансплантологии, пусть меня разберут на части в самых что ни на есть благотворительных целях. А мой адвокат свяжется с Сенькой. Сразу, у него чёткие распоряжения… Сенька наверняка тобой ещё не переболеет, и я уверена, он выкрутится. Сеньке плевать на закон, ему важна только ты… он придумает что-нибудь.

Если со мной ничего не случится, если я украду эти деньги, мы убежим, я доживу до старости, а отнюдь не умру от гепатита, который я точно рано или поздно поймаю, если не завяжу… Тогда я посмеюсь, обзову себя дурочкой, заберу это письмо у адвоката и сожгу его.

А если нет… возьми моё сердце, пусть живёт в тебе. Оно не чужое тебе. Оно тебя любит… в нем вообще любви много, которую я так и не успела растратить. У нас с тобой одна группа крови. Мы почти ровесницы… В общем бери, мне надоело тебя уговаривать. Я надеюсь, что не опоздаю, что умру… вовремя.

Сейчас я пишу это письмо, пока ты спишь. Солнце уже встаёт, пасмурно на улице, небо затянули тучи… А я так солнца хочу, чтобы сугробы искрили миллионами бриллиантов. Чтобы как в сказке… меня не покидает ощущение, что больше в моей жизни сказок не будет. Ты спишь, а я смотрю на тебя и сердце моё сжимается…. Я снова тебя подведу, Кать. Ты не спала всю ночь, я держалась ради тебя. А сейчас пойду, у меня в ванной спрятана доза… потом лягу спать возле тебя, но ты же догадаешься…. Я слабая, я в сотни раз слабее тебя. Прости меня, Катька.

У меня есть одна просьба. Пусть нелепая… я хочу, чтоб моё сердце нёс Сенька. Когда я уже умру, и его вырежут, если ты читаешь, то наверняка уже вырезали…. Мне сказали, что его смогут удерживать в рабочем состоянии ещё несколько часов, надеюсь, вы успеете… Неважно, все равно мне этого не узнать. Просто пусть его несёт Сеня. Ему же не трудно, в конце концов… Я даже уверена, что и письмо он прочтёт вперёд тебя, а то не дай боже я тебя обижу… Сень, ты же донесешь, правда? И смех и грех, но от этой мысли мне приятно, и даже щекотно где-то внутри… хотя возможно это просто Левка шевелится — тут смеющийся смайлик.

Все, заканчиваю письмо… ты скоро проснёшься, а меня ждёт доза. Я люблю тебя, Катька. Живи, пожалуйста, счастливо… рожай детей. И не обижай Сеньку, он хороший, просто любит тебя и дури в нем немерено… Странно, но конфету хочется. Мармеладку грушевую, такие моя мама покупала, в прозрачной обертке. Наверное, беременная прихоть… Вот закончится все, куплю себе целый килограмм мармеладок и съем. Пока, моя хорошая.

Дима

— Как же так… — растерянно сказала Катька. И повторила. — Ну, как же так…

Взгляд такой растерянный, но я чувствую, надо ковать железо, пока горячо. Пока она сломлена и дезориентировано… Мне её жалко, да. Но у нас есть целых тридцать процентов на то, что она будет жить. Тридцать процентов, Господи, как мало, и как много по сравнением с ничем.

— У нас час, — сурово отрезал я. — Всего час.

Испуганную таким поворотом Катьку я передал в руки медсестрам, те закружили вокруг неё хлопотливым хороводом. Я успел поймать её взгляд, снова сердце от жалости сжалось, но я напомнил себе — не время для сомнений. Катя бы просто угасла на наших глазах, а теперь у нас долбанных тридцать процентов… В коридоре меня ждал Сенька.

— Ты должен принести сердце, — напомнил я. — Всё же, это её последняя просьба.

— Хорошо, что она не попросила его собственноручно вырезать…

И посмотрел на свои руки так, словно ему это сердце прямо в ладонях нести. А насколько знаю, она сейчас подсоединено к какому то прибору, который обеспечивает его жизнедеятельность. Ляльки нет, а сердце бьётся. И если мне повезёт, то будет биться ещё долгие годы. Сенька ушёл. Сердце уже доставили, оно ожидало на первом этаже, финального шага, то есть прибытия сердценосца. Я отогнал мысли о том, во что нам выльется эдакая самодеятельность, все же, мы действовали совершенно незаконно. Лялькины органы уйдут на трансплантацию, и я уверен, что я очереди стоит много больных, которым это сердце просто необходимо… Но на весах Катька. Возможно, когда я умру и попаду на небесный суд, если он есть, но и тогда я повторю — жизни сотен людей не стоят одной Катькиной. Я пусть умру, а упрямая дуреха живёт. Так будет правильно, так должно быть…