Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ой, честное слово, дуло какое-то, – говорит бабушка, – дуло.
Мы с Вовкой встаем, изо всех сил помогая друг другу, и выходим на площадку. Не хватает, чтобы весь вагон на нас внимание обращал.
– У них что-то в штанинах, совершенно верно, – замечает один пассажир, – смотрите, как они идут, какая у них подозрительная походка.
– Вы у них верно дуло видели? – спрашивает тот дядька. – Что за дуло?
– Ай, я не знаю, – сказала старушка, – может, мне показалось.
Понемногу в вагоне успокоились. Не надо нам было садиться, стояли бы на площадке, никто бы не заметил.
Сошли с электрички.
Идти дальше так невозможно. Купили сегодняшние газеты, завернули автомат и карабин. По одному карабину в штанах оставили.
Попрощались с Вовкой.
Возле дома стоял Ливерпуль.
– Откуда плетешься? – спрашивает.
– Вы теперь без повязки ходите? – спрашиваю. – Брату моему отдали, а как дежурить ходите?
– Тьфу, – говорит, – твоя повязка, будто я без нее дежурить не могу. Без повязки я могу дежурить, а вот повязка без меня не может. Мальчонке будет радость. Отстань ты со своей повязкой.
Я уйти хотел, а он меня остановил:
– Постой, постой, чего это у тебя в штанах?
– Ничего там нет, отпустите.
– Эге… в штаны чего-то спрятал, а ну-ка, ну-ка подойди, небось стянул чего?
Я бы от него вырвался и убежал, если бы в штанине у меня не карабин.
Он похлопал меня по ноге своей палкой и удивился:
– Чего это там у тебя звучит? Отвечай, что это у тебя в ноге звучит?
– Ничего, – говорю, – не звучит.
– А в руках у тебя покажи.
Ну и влип. Как быть? Обидно. Возле самого дома попался…
– Зайдемте, – говорю, – в парадное, здесь неудобно, чтоб другие не видели. А то скандал будет.
Пошли с ним в парадное. Я ему и сознался.
– Автомат у меня, – говорю, – в газете. Немецкий пистолет-пулемет.
Он как разозлится:
– Ты мне брось шутить! Я тебе не мальчик! Я тебе дед, а ты мне внук, да я таких внуков иметь не хочу, пошел вон! Нет, погоди, показывай!
Я развернул газеты, отошел, газеты бросил, направил на него автомат и как заору:
– Руки вверх!
– Тьфу ты! – говорит Ливерпуль и поднимает руки. – А ну, покажь!
Неужели, думаю, отнимет. Попрошу, может, не отнимет, внутри ведь автомат пустой, одна болванка.
А он повертел его в руках, понюхал, вернул мне.
– Тьфу, гадость. Фашистом пахнет. Где ты его достал?
– На свалке.
– А в брюках что?
– Карабин.
– Ну и катись, – говорит, – со своим дрянным фашистским ржавым обломком на все четыре стороны.
Я поднял с полу газеты. Аккуратно свернул их. И стал подниматься по лестнице, подтягивая ногу с карабином. А он смотрел мне вслед.
– Ну и шутник, – сказал он.
– Не шутник я, дядя Ливер, – сказал я, – вот научусь стрелять, устроим мы вместе с Вовкой неприступную оборону, тогда увидите вы, дядя Ливер, как меня шутником называть.
Каждый раз Вовка заходит за мной перед школой. Но сначала интересуется патронами. Поди их достань, отечественные патроны! В классе с Вовкой нас рассадили, и теперь я сижу с Толиком. Но как прозвенит звонок, мы сейчас же друг к другу и о патронах начинаем. «Вашей дружбе, – сказал учитель, – можно позавидовать, но о вашей дисциплине можно пожалеть». Пожалел бы нас Пал Палыч, достал бы нам патроны…
Опоздали с Вовкой в класс, стоим за дверью и проблему патронов обсуждаем. Фронт близко, а мы без патронов. Лучше в класс не пойдем в таком случае, мало ли может быть в военное время уважительных причин. Домой к Вовке нельзя, бабушка изведет, а ко мне можно. Карабины проверим, на каски полюбуемся. Недавно их со свалки принесли, с орлами, с фашистскими знаками.
…Во дворе, на ступеньках бомбоубежища, дядя Павел играл с управдомом в шашки. Дядя Павел вернулся с войны, ходит с палкой, в военной форме без петлиц и носит желтую нашивку тяжелого ранения. Никто с нашей улицы не возвратился еще с войны и не носил такой нашивки. До войны он возил хлеб с пекарни. Мы бежали гурьбой за его фургоном и цеплялись сзади. Фургон останавливался у магазина, и мальчишки разбегались в разные стороны. От горячего хлеба шел пар, и он вкусно пахнул. Сейчас Павел был инвалид. До сих пор мне не приходило в голову спросить у него патроны. Неужели он с фронта не привез ни одного патрончика? Но как спросить? Управдома куда-то позвали, и я заменил его. Дядя Павел расставил шашки.
– Сознайтесь, – сказал он вдруг, подняв голову и разглядывая нас, – вы ко мне цеплялись за фургон?
– Цеплялись, – сознались мы, – да когда это было.
Он даже обрадовался, что мы к нему до войны на фургон цеплялись.
– Не гнал я вас, ребята, верно?
– Когда гнали, а когда и нет.
– Очень редко гнал, – задумался, как будто это сейчас значение имело.
– Вообще-то редко, – говорим.
Он оживился:
– Катались на моей лошадке, будь здоров.
– А нас за фургоном и не видно было, – говорю, – вы и гнать-то не могли.
– Так что же вы думаете, я вас не чувствовал? Я вас прекрасно чувствовал. Эх, если бы сейчас я на фургоне ездил, не гнал бы вас совсем, ребята… Катались бы, сколько вашей душе угодно.
– Да мы на вас не обижаемся, – сказал Вовка.
– Да мы и забыли, – сказал я.
– Но я-то не забыл. – Он долго хвалил свою лошадь, расписывал ее достоинства, извинялся перед нами, что не давал нам кататься, не мог отделаться от воспоминаний.
Я думал о патронах.
– Играть-то будешь? – спросил Павел.
– Не, – сказал я.
– Чего ж садился?
– Патроны хотел у вас спросить.
– С ума все посходили, – сказал он, – какой раз спрашивают у меня патроны!
– Мы первый раз у вас спрашиваем.
– Просили вроде вас.
– Нет, нет, мы не просили.
Он вздохнул:
– Полюбуйтесь, что сделали со мной патроны. Малейшей тряски не могу переносить по булыжной мостовой, прощай, моя лошадка…
– Так это же немецкие, – сказал я. – Фашистские патроны нам не нужны, правда, Вовка?
– Нам нужны отечественные, – сказал Вовка.
Он качал головой и собирал шашки.