не обращая внимание ни на кого, просто вправил с треском кости, потом надел на руку бандаж, парень лежал без сознания от боли. Я тогда подумал: сложил, как сломанную ножку от стула, а он только заметил, что каждый сам теперь будет себя обслуживать…. Это был приговор, все иллюзии с этого момента рассеялись, как дым.

Месяца через три или четыре, а может через полгода, я потерял счёт времени, мы все дошли до такого состояния, что нас уже не было, а остались только боль и страх, потом исчез страх, потом исчезло понимание боли, на неё уже все смотрели со стороны и не воспринимали как реальность, мы превратились в бесчувственных роботов. И вот наступил тот день, когда всё стало безразлично и именно в этот день я испытал самый сильный, глубинный страх, о котором не подозревал и который застыл, с того момента, во мне, он всплыл тогда в моём сознание и остался там навсегда. Никому этого не понять…, это знают только дети, но для них это просто, естественно, а для меня тогда это был непреодолимый барьер, такое испытать не пожелаешь никому. Что самое не понятное в этой ситуации, это то, что мы боялись, смертельно боялись, но не наказаний Георгия, вот в чём загадка. Почему-то в моём подсознании, где-то очень глубоко, непонятно откуда оно взялось, но было постоянное ощущение, что Георгий, можно сказать, спасает нас от чего-то более, намного, не сопоставимо более страшного и опасного, чем просто боль и страх, вот ведь в чем дело – от того, чего мы действительно боялись в глубине нашей сущности…, он нас спасал! В тот день он вошёл не так как всегда, мы стояли в три шеренги, как изваяния.

– Меня зовут Георгий, ну я уже представлялся в прошлый раз и знакомство наше получилось довольно странным, потому начнём сначала. Вы, наверное, спросите, почему я так всё это время с вами обращаюсь, заставляю и применяю довольно неприятные методы воздействия? Но давайте вернёмся немного назад, когда я только вошёл в эту комнату, кого вы увидели? А вы увидели доброжелательного человека, который с вами хотел познакомиться, объяснить причину вашего пребывания здесь и найти вполне мирное взаимопонимание и добровольное сотрудничество. Что же я получил в ответ – насилие! Вы сами выбрали язык общения! Я дал вам время подумать и принять решение, а когда решение вами было принято, то я принял ваши условия и стал общаться с каждым из вас на понятном вам языке – именно на том, который вы предложили в качестве общения между нами, не так ли? Что же нам делать? У меня есть вполне конкретная миссия, а времени нет, потому сегодня мы приступаем ко второй части нашего сотрудничества, а уж как оно сложится, зависит всецело от вас. Сегодня я вам предлагаю подумать о том языке, на котором с этого момента мы с вами будем общаться, какой выберите, тот и станет нашим инструментом для диалога. С этого дня вы будете учиться и работать, а теперь вольно и не строем, а так, как кому удобно, как ходят обычные нормальные люди, идите за мной в класс.

Мы вообще не услышали того, что он нам сказал тогда, также строем, чеканя шаг, идеально мы проследовали в класс и расселись по столам. Перед каждым лежал большой серый блокнот и ручка.

– Теперь объясню ваше пребывание здесь, – Георгий ходил вдоль доски, заложив руки за спину, – вопрос стоит крайне серьёзный, и он заключается в том, чтобы вернуть вас в общество людей, из которого вы по объективным причинам были выведены. Наблюдения за вами привели меня к мысли, что каждый человек обладает природным уникальным даром, о котором порой не догадывается. Ваш дар – чисто научный, главным образом это физика, химия, биология, философия, социология и космология. Потому я спросил себя, а не потеряны ли ваши способности, дарованные вам природой, для развития науки, даже в таком возрасте, когда уже, казалось бы, всё потеряно. Потому вас собрали здесь, чтобы вы смогли проявить свои способности, или нет – всё зависит от вас. С этого дня вы будете учиться и от того как вы сможете это сделать, и на каком языке вы с этого дня будете общаться с миром зависит ваша судьба. Я оставляю вас наедине с учителем.

Мы сидели как влитые, из стали, ни один шорох, ни одно движение не нарушало идеального порядка, когда вошёл Ты.

– Я? – Олег удивлённо смотрел на Главного.

– Да, это был ты или кто-то очень…, очень похожий на тебя. Учитель вошёл в класс, сел беззвучно за стол и долго изучающее смотрел на нас.

– Начнём, пожалуй, каждый встанет и назовёт своё имя, – он смотрел в упор на того, кто сидел слева от него с краю, тот вскочил и громко внятно назвал свой номер, – сядь, теперь снова встань и спокойно назови своё имя, а не номер. – Аид расступился перед каждым из нас, мы не знали своих имён, а ослушание или не подчинение приказу, карается! Неминуемо! Когда совсем ещё маленького ребёнка, который и говорит-то ещё с трудом, спрашивают, как его зовут, то он может растеряться, забыть от волнения или застесняться. А я…, что могу я, если у меня нет «имени»? Могу только испугаться…, но чего испугаться? И я испугался, так, что остался в этом своём глубинном страхе навсегда…, я его породил и пришёл к нему, это была абсолютная его власть надо мной. Это высшая форма насилия над человеком…, что посеешь…, вот так. Это никакой не суд или наказание, за что нас наказывать? За то, что мы просто такие какие есть? Нет – это всё настолько просто и естественно, что мне иногда кажется не реальным, а выдуманным, киношным, – Главный замолчал. – Оле было лет шесть, один раз вижу она плачет, что случилось, оказывается она плакала от того, что в фильме, который она посмотрела, погиб на войне мальчик, он даже не погиб, а там просто в титрах сказано в конце, что он погиб и она плакала…. Почему? Как она может переживать за него и так близко воспринимать то, о чём не имеет никакого представления, даже отдалённого? Но она плакала…, что это значит?

– И что вы сказали ему, какое у вас имя? – Олег слушал с огромным напряжением.

– Ничего, когда дошла очередь до меня…, ты вообще представляешь, что я чувствовал, когда ждал своей очереди? Нет, тебе даже присниться такое не может, ведь