его установлю! В каком бы возрасте ты не был, власть, которая тебе принадлежит, к очень многому обязывает и самое главное, запомни! – к тому, что ты не имеешь права прощать! Никого и никогда. Это трудно понять, а объяснить, скорее всего, вообще невозможно. Такое простое слово – прощение! Ох, сколько же в нём в этом одном слове всего скрыто, как оно властвует здесь и покоряет, уничтожает и… освобождает, а ведь всего одно слово.

У Академика в глазах появился блеск, он замолчал, очень напряжённо и сосредоточенно видимо припоминал что-то.

– Никогда мне не забыть тот момент, когда он вошёл, – Академик прикрыл глаза рукой, – прошло уже, наверное, дня два, как мы были заперты и вдруг открывается железная дверь и входит он…, улыбается, так искренне, приветливо и говорит: «Здравствуйте, меня зовут Георгий», – под мышкой держит свёрнутый матрас, а в другой руке небольшой мешок, видимо с вещами…, он был совсем другой, не из «нашего» мира. Ты представляешь, что для него началось в нашем зверинце? Его нам просто дали на растерзание, над ним издевались, как могли дня два или три, кто как хотел…

– Зачем? – Олег удивлённо смотрел на Главного.

– Зачем? Я тоже всё время задаю себе этот вопрос – Зачем? Зачем всё так как есть, а не по-другому? Всё просто – потому, что мы по-другому не могли поступить с ним – вот зачем! Не могли – в этом есть наша сущность! А он только пытался что-то нам объяснить или доказать…, в общем кошмар. И вот видимо кто-то перестарался, и он потерял сознание, лежал на полу без признаков жизни…, позвали…, пришли два охранника в белых таких странных до пола балахонах и унесли его. Я не вмешивался, это не моя забота, пусть сам за себя постоит, а если не можешь, пеняй тогда на себя, вот так! Каждый человек, придя в этот мир, обязан принять те законы, которые здесь есть, без выбора…, а иначе ему нет места в этом мире. Туда, куда он пришёл, так поступают со всеми, без исключения, и как ты сам сможешь себя поставить, тем здесь и станешь! А он не сопротивлялся, совсем, понимаешь…, совсем! Нельзя сказать, что он был слабым или трусом, каким-то психом? Как раз наоборот, в его взгляде читалась мысль, физически он был очень развит и совсем не боялся никого и ничего, но, в тоже время, он совсем не оказывал никакого сопротивления, он только говорил, сквозь боль и унижения, о том, что мы творим, призывал просто выслушать его, просто выслушать…, этот его голос в тот момент, когда он произнёс это, теперь всегда со мной…, – просто выслушайте! Понимаешь, в определённые моменты человек перестаёт понимать, что происходит с ним и вокруг него, как будто им кто-то управляет, под влиянием момента или обстоятельств, а точнее…, да…, я только сейчас это понял, – Академик остановился, зажав себе рот рукой в напряжённой задумчивости, потом продолжил, всё также сосредоточенно вглядываясь куда-то внутрь своего пространства, которое он сейчас видел, – этот кто-то предоставляет неограниченные возможности…! Вот что это – абсолютная свобода…! Вот и тогда он дал нам право неограниченной власти над одним человеком, который был «жертвой»! Ты представляешь, что это? Он был жертвой, по праву сильного! Это – Власть! – Академик буквально выкрикнул это слово, – Власть выражается только через насилие…, вот что он нам дал тогда, и это было необратимо, не могло больше ничего быть по-другому. Ты только можешь представить себе весь этот ужас? Ведь ничего не могло быть по-другому! Только насилие….

Академик смотрел в траву и в глазах его был ужас, было такое ощущение, что он видел его – того, о ком он сейчас говорил, воочию, прямо перед собой.

– Проходит день или два, вдруг открывается дверь и входит, как ни в чём не бывало Георгий, дверь за ним захлопнулась, а он смотрит на нас так, как смотрят на шкаф или стол, в общем на предмет, а не на человека. Кто-то к нему подошёл, а Георгий сделал неуловимое движение и человек лежит, корчась от боли, подошёл второй – лежит, на него бросились несколько – все лежат…, минуты через две мы лежали все пластом, причём он бил точно туда, где наиболее чувствительные болевые точки. Меня от его удара скрючило от боли так, что я дышать не мог. Через некоторое время вроде очухались, начали подниматься, как слово кто скажет – сразу удар…, наверное, часа два или три он нас избивал, пока до всех не дошло: молчать и ни звука. Встали, а у всех непонимание и животный страх в глазах, а он так спокойно: «Встать в шеренгу по одному». Смотрим только, что всех бил, а один, самый жестокий из нас стоит в стороне и его Георгий не трогает, потом подошёл к нему, а тот и пошевелиться боится, взял его за шею, подвёл к койке и одним движением между прутьев спинки буквально вбил голову. Тот стоит на коленях, а голова зажата, не вынуть. «Обделаешься, все дышать будете, так что думай. Если кто к нему подойдёт или посмотрит, сам рядом встанет». Он трое суток так стоял на коленях и терпел… Что мы только не придумывали по началу, чтобы как-то его сломать, но всё заканчивалось одинаково – мы корчились от боли и чем более было сопротивление, тем изощрённее было наказание. После недели изуверских пыток над нами, я по-другому это назвать не могу, он приступил к тренировкам. Всё делали исключительно командой, как один, и, если кто-то не справлялся, наказывались все без исключения. Я всё время поначалу думал, что из нас какой-то спецназ собираются сделать, что-то вроде смертников…, ну, что с нас взять ещё можно? Но я ошибался. Мы бегали, плавали, что-то без конца носили, разбирали или расчищали, и при этом даже на мгновение если забылся и показал, что тебе больно или ты устал, удар был неминуемым и безжалостным. Он знал своё дело, потому что с каждым новым днём наказания ужесточались, то есть каждый понимал – завтра будет хуже…, дисциплина была идеальной. В течение первых двух месяцев ещё оставались какие-то сомнения, ожидания, надежды, что всё закончится, но один эпизод нас сразу отрезвил и всё стало на свои места. Мы таскали тяжёлые камни и одному из нас он упал на руку – рука была переломана, как сухая ветка, пополам. Все застыли, а Георгий, как ни в чём небывало подошёл к нему и одним движением,