Да, маленькая певица Садья стала его спасительницей, его руслом для отвода бушующих потоков, которые он не мог в себе подавить. Огненная страсть их любовных слияний переносила Де'Уннеро в такие места, о существовании которых он даже не подозревал, ведя строгую и упорядоченную жизнь абеликанского монаха. Он усмехался, вспоминая, что в монастыре его считали самым пламенным и неистовым из братьев — великим воином и великим защитником веры. Рядом с Садьей он казался себе воплощением скуки — столько жизни и энергии было в этой внешне хрупкой женщине, неукротимых порывов и неудержимого желания жить на грани смертельной опасности. Маркало Де'Уннеро никогда не боялся риска; он с радостью и готовностью шел на битву с любыми врагами, какие только встречались ему на жизненном пути. Но он не жил с ними бок о бок. А певица в отличие от него жила, жила с самым опасным человеком в мире. Если Де'Уннеро в ее возрасте был одержим желанием в чем-то утвердиться и что-то себе доказать, Садья в этом не нуждалась. Она просто испытывала безмерное наслаждение от столь волнующей и непредсказуемой жизни.

Бывший монах верил, что Садья любит его. Во всем она была прекрасной женой для Маркало Де'Уннеро. Нет, она была больше чем жена. Став добровольной спутницей ужасного тигра-оборотня, маленькая певица не только приняла эту часть сущности Де'Уннеро, но и находила ее чрезвычайно привлекательной.

Де'Уннеро прервал привычное занятие и оглянулся на Садью. Та сидела в тени дуба, лениво перебирая струны лютни. Сегодня — день празднества, которое жители Туберова Ручья устраивали время от времени, дабы скрасить однообразное течение жизни. Светло-карие глаза Садьи светились почти детской радостью. Она выглядела такой хрупкой, такой тихой и такой… очаровательной. Другого слова у Де'Уннеро сейчас не находилось.

И тем не менее эта очаровательная молодая особа пугала его не меньше, чем обитавший внутри него тигр. Она, как и сам Де'Уннеро, могла в один миг обернуться совсем другим человеком.

Видели бы они Садью в минуты любовных слияний! Видели бы они, каким огнем горят ее глаза, какая сладострастная улыбка появляется на лице этой женщины, стоит ей подумать о предстоящем наслаждении! Знали бы они, с каким холодным равнодушием восприняла она гибель своих прежних спутников — разбойников, убитых Де'Уннеро в деревне Миклина. Это внешне невинное юное создание ни единым словом не выразило сожаления по поводу их смерти.

Глядя на свою подругу, Де'Уннеро едва заметно усмехнулся. Как он любил ее — и как боялся! Здесь самые нежные его чувства и глубочайшие страхи сплетались в диковинный клубок. Рядом с Садьей его никогда не покидало ощущение, что он ходит словно по лезвию ножа, и это заставляло возбужденно трепетать сердце бывшего монаха.

Де'Уннеро продолжил сдирать шкуру с убитого оленя, вспоминая сладковатую теплую кровь, которой, будучи в облике тигра, напился минувшей ночью. Он даже не заметил, как это воспоминание пробудило в нем другое, до странности схожее ощущение: нежные, зовущие губы Садьи.

В этот вечер маленькая певица была в ударе. На праздник собралось около полусотни жителей Туберова Ручья и человек двадцать гостей, пришедших из близлежащих селений. Всех задели за живое ее песни о временах войны с демоном-драконом. В особенности одна. Садья пела об отважном воине-монахе, магистре из обители Санта-Мир-Абель, которого звали Маркало Де'Уннеро. Сидевший рядом Де'Уннеро сердито поглядывал на нее, чувствуя, какую опасную игру затевает его подруга.

Да, Садья, как всегда, играла с лихом и наслаждалась каждым мгновением этой опасной игры. Бывший монах чувствовал горящий в душе маленькой певицы огонь, когда она словами баллады недвусмысленно намекала слушателям, что храбрый воин Де'Уннеро по-прежнему жив и, быть может, находится совсем близко.

Когда после битвы смягчились сердца

Уставших сражаться, насытивших страсти,

Задумали сжечь они чудо-бойца,

Причину в нем видя всех бед и напастей.

Ни сил не жалели они, ни себя,

Числом взять старались. Глупа же их вера!

О смерти его раз за разом трубя,

Они гибли сами, но жив Де'Уннеро.

Так бойтесь, малютки в кроватках своих,

И трепещите ночною порой.

Бойтесь, охотники в дебрях лесных,

Вновь над долиной и над горой,

Над крепостною стеной и в полях

Слышится рык: Де'Уннеро в пути,

Видом своим он внушает страх,

Доблестный воин, свирепый, как тигр.

Пение Садьи не было монотонным, как у иных исполнителей баллад. Иногда ее голос звучал в полную силу, потом превращался в хрипловатый, угрожающий шепот. При этом певице доставляло истинное наслаждение следить за выражением лиц слушавших ее людей. Взрослые внимали ее песне, затаив дыхание, а глазенки детей испуганно распахивались, когда они слышали предостерегающие слова. Также певица не забывала украдкой поглядывать на своего возлюбленного, пребывавшего в явном замешательстве.

Праздник затянулся до самой ночи. Жители деревни и их гости несколько раз просили Садью повторить ее балладу о храбром Де'Уннеро. За все это время она почти не разговаривала с бывшим монахом; только иногда подбегала к нему, сладострастно шепча о своих замыслах на предстоящую ночь, и с беззаботным смехом исчезала. Когда же наконец они вновь остались одни, Де'Уннеро высказал ей свое мнение о новой балладе.

— Так ты когда-нибудь действительно накличешь беду, — сказал Де'Уннеро, обнимая Садью за талию и привлекая к себе.

— Зато я получаю от этого ни с чем не сравнимое наслаждение, — засмеялась певица, блеснув глазами.

Она была права; бывший монах чувствовал, какой жар исходит от ее хрупкого тела. Он молча смотрел в глаза своей подруги, такие бездонные и пугающие.

— Идем в лес, — прошептала Садья. — Прямо сейчас.

От такого предложения Де'Уннеро отказаться не мог.

Глубокой ночью они сидели у костра в небольшой рощице, совсем неподалеку от деревни. Все жители Туберова Ручья давно уже спали, утомленные празднеством. Однако Садья не испытывала ни малейшей усталости. Праздник лишь сильнее разжег ее неуемную натуру. Певица рассеянно перебирая струны лютни.

Вскоре, однако, ее аккорды стали резать слух, в особенности одна гнусавая нота. За нею прозвучала вторая. Де'Уннеро уже собирался спросить, зачем она терзает лютню, когда Садья взяла еще несколько таких же резких и диссонирующих аккордов.

Какой сильной болью они отдавались в его позвоночнике! Де'Уннеро догадался, что эти неприятные, словно вгрызающиеся в сознание звуки явно обладают магической силой и что Садья обернула в другую сторону свойства самоцвета, вделанного в ее лютню.

— Зачем ты это делаешь? — попытался спросить он, но из горла бывшего монаха вместо слов вырвалось рычание.

Он недоуменно глядел на Садью. Та продолжала извлекать свои демонические звуки, невинно улыбаясь и подмигивая ему.