— Привет, Вероника, — сказала Анна, широко расставив босые ноги и уперев руки в бока. На ее руках виднелись небольшие мускулы — видимо, результат занятий в спортзале.

— Я увидела, что ты у мамы, и воспользовалась этим, чтобы поесть, — сказала я, присаживаясь на подлокотник дивана.

Анна бросила взгляд на свои вещи, на меня, затем — на стоявший возле дивана пакет из обувного магазина. Ей было видно только половину этого пакета.

— Я уже ухожу, — сказала она, открывая сумку и доставая билеты в кино. — Вот, держи. Даниэль попросил меня купить билеты на сегодняшний вечер. Мне не составило труда их привезти, а заодно я пообщалась с Бетти. — Она заговорила очень тихо. — Ей, похоже, лучше, да?

— Ей хочется куда-нибудь сходить. Большое спасибо, Анна, — сказала я, чувствуя себя мерзкой крысой.

Анна вышла из гостиной. Я услышала, как мама стала что-то говорить, а пару минут спустя Анна опять появилась в гостиной, держа туфли в руках. Она бросила туфли на пол, сунула в них ноги, надела куртку (эта легкая и просторная куртка висела на ней, как на вешалке, и явно ей не подходила) и, прежде чем уйти, снова открыла сумку и достала губную помаду «Диор».

— Я пользовалась ею только один раз, мне не идет этот цвет.

Я поблагодарила, но, как только она ушла, бросила помаду в мусорное ведро. Она, похоже, продолжала относиться ко мне так, как будто я была четырнадцатилетней девочкой.

Я вытерла капли слюны Гуса на веранде и навела порядок в кухне, а потом пошла в спальню родителей, чтобы побыть с мамой, пока не вернется отец и они не пойдут в кино.

Едва я зашла в спальню, как заметила это. Если бы у меня была возможность выбирать, я предпочла бы не быть такой внимательной к деталям, предпочла бы видеть только самое важное, только то, что может повлиять на движение нашей планеты, на свечение звезд и на развитие человеческой цивилизации. Однако обстоятельства, темная сторона Луны и другой мир мамы приучили меня к тому, чтобы обращать внимание на мелочи, и отучить себя от этого я наверняка уже не смогла бы. Мне предстояло стать очень щепетильной женщиной, а затем — въедливой и недоверчивой старухой.

Дверь шкафа была широко открыта. Мама снимала халат, в котором спала сегодня днем, и я взялась ей помогать. Я сказала, что Анна принесла билеты в кино, и спросила, есть ли у нее желание туда пойти. Она ответила, что есть. Анна, оказывается, подогрела ей стакан молока. Мама сказала, что эта женщина — просто ангел. Таиландский любовник ее явно недостоин. К счастью, Анна не такая, как «роковая женщина», — она не робкого десятка и не позволит никому подмять ее под себя. Жаль, что у нее нет детей, потому что у них была бы мать, которая оберегала бы их очень хорошо… Мне пришлось прикусить язык, чтобы ничего не сболтнуть. Было неприятно видеть, что мама считает, будто Анна намного лучше ее самой.

— Этого нам знать не дано, мама.

Потом я как бы между прочим спросила, кто открыл шкаф. Ее мой вопрос удивил.

— Я попросила Анну кое-что для меня найти.

— И она нашла? — спросила я, опять как бы между прочим.

— Нет, она слишком нерасторопная. Как я ей ни объясняла, где искать, она так и не нашла.

— Хочешь, поищу я?

— Нет, нет. Это вообще-то пустяки. Так, просто глупость.

Мне все было ясно так, как будто я видела это собственными глазами: мама попросила Анну найти портфель из крокодиловой кожи, а Анна сделала вид, что его не нашла, потому что именно она и стащила из этого портфеля лежавшую в нем фотографию. Я не была в этом уверена на сто процентов, но кусочки пазла, несомненно, начинали занимать свои места.

Когда пришел отец, мама была уже одета. Я помогла ей надеть норковую шубку, потому что, хотя на дворе был только сентябрь, погода уже стала прохладной, а мы не могли допустить, чтобы она простыла. Я на время положила деньги, которые мама прятала в кармане шубы, в один из ящиков шкафа под кипу чулок.

— Для чего ты хранишь эти деньги, мама?

— На всякий случай.

Прежде чем отвести маму в гостиную, я засунула пакет из обувного магазина под свою кровать.

Я причесала маму так, чтобы пробор получился сбоку, уложила ей волосы с помощью фена с диффузором, нанесла легкий макияж, накрасила ей губы розовой помадой, а щеки румянами, которые «роковая женщина» называла «алыми». Мама надела сережки, каждая из которых представляла собой три золотых шарика. Когда я сосредоточенно занималась ее лицом, она смотрела на меня обожающим взглядом — взглядом, который у меня не отнимет никакая Лаура и вообще никто в мире. Под шубку мама надела мои джинсы, которые я носила, когда у меня был 36-й размер, и тонкий свитер.

Отец завороженно посмотрел на нее. Мне подумалось, что вряд ли любовник Анны мог смотреть на нее таким же восхищенным взглядом, каким отец сейчас смотрел на мою маму.

Он пошел с ней под руку — даже не шел, а как бы парил над землей, едва касаясь ее ногами.

Мама, прежде чем выйти из дома, сказала мне:

— А ты займись-ка учебой, и не ленись. — Потом ее взгляд остановился на моих сапожках. — Они, похоже, хорошие. Напомни мне, чтобы я компенсировала то, что ты на них потратила. Считай, что я их тебе подарила, — сказала она.

Я отправилась в обувной магазин, чувствуя себя счастливой. Дорога туда с каждым разом казалась мне все короче и короче. Я уже могла добраться до него едва ли не с закрытыми глазами. Я взяла с собой учебник, чтобы почитать его по дороге и чтобы тем самым надежды, которые возлагала на меня по части учебы моя бедная мама, хоть чуть-чуть оправдались. Возможно, вопреки прогнозам медиков она все-таки выздоровеет, и тогда я смогу преподнести ей самый лучший подарок в ее жизни — приведу к ней пропавшую дочь. Это снимет груз, тяготящий ее душу, и мы сможем стать счастливыми. Может, нам даже удастся побыть счастливыми довольно долго.

Сидя в автобусе, я принялась рассматривать магазинные чеки, которые вытащила из кармана куртки Анны. Большинство из них были выданы в магазинах, расположенных на эксклюзивной торговой улице Милья-де-оро, однако один маленький чек выдали в супермаркете, находящемся на улице Алькала рядом с парком Ретиро. Судя по этому чеку, Анна купила там молоко, несколько йогуртов, баночку «Нескафе» и туалетную бумагу. Она, наверное, жила где-то поблизости от этого супермаркета: никто не станет покупать такие товары далеко от своего дома. Я скомкала чеки и уже собиралась выкинуть их в урну, которая попадется мне по дороге, но затем передумала и снова сунула их в карман штанов.

Мне повезло, что я приехала раньше времени, потому что, подходя к магазину, я увидела, как Лаура вышла из него и очень быстрым шагом куда-то направилась. Она шла в туфлях на обычных — не на высоких — каблуках. Я еще не привыкла к своим новым сапожкам, поэтому поспевала за ней, как могла. Лаура меня не заметила: она шла, глядя на тротуар перед собой и ни на что не обращая внимания. Она, похоже, о чем-то напряженно размышляла, и эти мысли были для нее намного важнее, чем окружающий мир. Мы шли — я вслед за ней — по пустынному парку, где какой-то мужчина выгуливал собаку, то исчезая за деревьями и кустами, то снова появляясь в просветах между ними. Темнело. Сквозь кроны деревьев проглядывала только что появившаяся и еще очень бледная луна. В это время суток все населяющие Землю живые существа, все люди что-то чувствуют, они попросту не могут ничего не чувствовать, потому что, как мне казалось, мы пришли в этот мир именно для того, чтобы наполнить его чувствами. Я сейчас чувствовала себя первобытной женщиной, которая живет в эпоху позднего палеолита и, отправившись на охоту, преследует другую женщину, направляющуюся в какое-то неизвестное мне место. В ту древнюю эпоху на еще почти не заселенной планете мы, человеческие существа, были, несомненно, очень важны друг для друга, потому что любой другой человек мог научить нас чему-то такому, что впоследствии помогло бы нам выжить. Луна, которая светит нам сейчас, когда-то светила и первобытным людям. Интересно, эти люди врали так же, как мы врем сейчас? У них было чувство собственного достоинства, была честь? Они жили в обстановке полного социального хаоса или же их общественные связи базировались на доверии? За несколько тысяч лет существования человечества люди стали недоверчивыми. Пройдет еще несколько тысяч лет — и они станут настолько недоверчивыми, что вообще уже больше никто не сможет никого обманывать.