В воскресенье совершенно неожиданно приехал Анхель. Он немного поправился. Его глаза расширились от удивления, когда он увидел, как сильно похудела наша мама, однако он попытался не подавать виду и стал рассказывать о том, как плохо готовит бабушка Марита. Он также рассказал, что ходил с дедушкой на рыбалку и собирал с ним на горе хворост на зиму. Анхель обзавелся там друзьями и играл с ними в мини-футбол на пляже. Поскольку многие соседские мальчики приезжали в Аликанте только на лето, они мало кого там знали, а потому приезжие знакомились друг с другом и проводили почти все время вместе, однако сейчас, в сентябре, мальчиков, с которыми подружился Анхель, там уже оставалось только двое или трое.

Дедушка и бабушка сказали ему, что пора съездить повидаться с нами.

— Много они понимают! — рассерженно пробурчала мама. — Ты только зря потратил время на дорогу.

— Тебе сейчас лучше быть там, чем здесь, — сказал отец. — Вот когда у тебя начнутся занятия в школе, тогда мы все и вернемся к обычной жизни.

Мне же подумалось, что бабушка с дедушкой поступили, пожалуй, правильно, отправив Анхеля домой: мама смогла увидеть его окрепшим, довольным, с загорелой кожей и сверкающими глазами. Он намеревался поехать обратно на следующий день в полдень, потому что у него был уже запланирован матч, и поэтому родители в кино не пошли. Они сказали, что кино может подождать, и мы провели день за игрой в покер, просмотром телепередач и за столом.

В понедельник для меня было как нельзя кстати то, что Анхель остался утром дома с нашей мамой, потому что я могла еще раз зайти в магазин Лауры. Я сняла с вешалки свою куртку и облачилась в нее, как в доспехи, которые помогут мне завершить то, что когда-то начала моя мать. Она, возможно, никогда об этом не узнает, потому что я никогда не скажу ей того, чего ей не хотелось бы услышать, но что мне самой было необходимо узнать. Я весь вечер раздумывала над тем, а не стоит ли остановиться. Я не испытывала никаких чувств к этой Лауре, я никогда не смогу воспринимать ее как свою сестру, а потому, если она и в самом деле моя сестра, будет, пожалуй, бесчеловечно не воспринимать ее даже на миллиграмм так, как я воспринимаю Анхеля. Кроме того, она в нас не нуждалась. Она жила хорошей жизнью. Современная мать, идеальная бабушка, фешенебельный магазин, который, по-видимому, достанется ей в наследство. Она носила одежду, которая стоила столько, сколько стоила одежда всей нашей семьи — включая норковую шубку мамы и пиджак цвета морской волны отца. Зачем мне вмешиваться в ее жизнь и надоедать ей? Зачем нам обременять себя еще одним близким родственником, которого мы должны любить, но не любим? Даже мама — и та ее не любит. Она любит ту новорожденную дочку, которая умерла или которую у нее похитили, и не может любить светловолосую девушку, которую не видела девятнадцать лет, которая привыкла к образу жизни, далеко выходящему за границы финансовых возможностей нашей семьи, и которая не имеет с нами ничего общего. Судьбы у всех нас уже сложились определенным образом, и вернуться в прошлое нельзя. Тем не менее меня снова и снова терзала мысль о том, что эта девочка не узнáет, кто она в действительности такая, и что я ей об этом не расскажу. Я не знала, до чего дошла в своих поисках мама. Возможно, она уже совершенно точно знала, что Лаура — ее дочь, но при этом сомневалась, стоит ли вмешиваться в ее жизнь. Что было для меня очевидным, так это то, что она все эти годы вела себя как настоящая мать, и что она боролась за то, чтобы узнать правду. Вот об этом когда-нибудь и следовало бы узнать Лауре.

Я остановилась в нерешительности, увидев сквозь витрину, что в магазине находятся только Грета и наемная продавщица. Грета была одета в очень широкие, болтающиеся вокруг ее ног штаны из темно-коричневого крепа и зеленую кофту, на фоне которой хорошо выделялся рыжеватый цвет ее волос. Ее лицо блестело так, как будто она намазалась жемчужным кремом, который я продаю. Она ходила взад-вперед с неестественно выпрямленной спиной, колыхая своими штанами и глядя по сторонам недовольным взглядом: ей, по-видимому, не терпелось побыстрее увидеть своего любовника. В магазин зашли двое покупателей, и ими обоими занялась наемная продавщица: ей пришлось прекратить переставлять коробки с товаром и переключиться на покупателей, потому что как раз в этот момент Грета стала куда-то звонить и всецело сконцентрировалась на этом телефонном разговоре. Она что-то говорила, слушала, а затем засмеялась, положила трубку и подошла к продавщице. Этот телефонный разговор, похоже, поднял ей настроение. Она стала разговаривать с продавщицей, которая снова принялась переносить коробки с товаром с одного места на другое. Грета — видимо, нуждаясь в том, чтобы поделиться с кем-то своей радостью, — ходила вслед за ней и что-то рассказывала, но при этом не перенесла ни одной коробки. Эта женщина вызывала у меня огромное удивление: возможно, поскольку я все время жила рядом с такой серьезной и зрелой женщиной, как мама, у меня с трудом укладывалось в голове, что такая далеко не молодая женщина, как Грета, может вести себя как пятнадцатилетняя девочка.

— Я могу вам чем-то помочь? — услышала я за спиной.

Это был голос Лауры, похожий на голос диктора телевизионной программы новостей. Я увидела ее в отражении на стекле поверх силуэта ее матери и сумок «Прада» и обернулась. Поворачивалась я, однако, так медленно, что мне показалось, на это ушла целая тысяча лет, а то и больше. Возможно, у меня ушло на это столько лет, сколько потребовалось на то, чтобы в бесконечной смене поколений людей появились и мы с ней и чтобы мы встретились. Миллионы карих глаз, миллионы голубых глаз, миллионы влюбляющихся друг в друга людей с карими глазами и людей с голубыми глазами, миллионы надежд, миллионы разочарований. Миллионы таких женщин, как Бетти, и миллионы таких женщин, как Грета.

— Мне хотелось бы примерить эти сапожки из кожи питона.

Лаура открыла и придержала входную дверь, чтобы я могла войти в магазин. Она была одета в облегающее платье цвета морской волны, застегнутое на пуговицы до самого горла, и в белую куртку. Сняв куртку и очень аккуратно свернув, она положила ее вместе со своей сумочкой за прилавок, подошла в туфлях на высоких каблуках к витрине и достала с нее сапожки из кожи питона. Это были как раз те сапожки, которые приглянулись мне еще тогда, когда я впервые обнаружила этот магазин, однако сейчас я смотрела не столько на них, сколько на Лауру. Она была грустна. Правда, улыбалась, но как-то нехотя. Она стала помогать мне надевать сапожки. Она касалась моих ног своими холеными руками, в которых, возможно, текла такая же кровь, как и в моих. Кровь, сформировавшаяся в результате развития генов на протяжении миллионов лет. Я чувствовала, как ко мне прикасаются пальцы дочери моей матери, и почти не слышала того, что эта девушка мне говорила.

— Они как будто сделаны специально для тебя. Я и сама не знала, почему заказала эту пару сапожек, причем в единственном экземпляре, но теперь понимаю: я чувствовала, что когда-нибудь к нам в магазин зайдет такая девушка, как ты.

Я не могла вымолвить и слова. У меня к горлу подступил комок. Руки этой девушки напоминали мне руки Анхеля до того, как он поехал в Аликанте и немножко там возмужал. Она не была такой веснушчатой, как Грета. Когда она со мной разговаривала, я не понимала того, что она мне говорила. Она, возможно, говорила мне, что солнце уже вот-вот погаснет и нам осталось жить всего одну минуту, но понять смысла ее слов я не могла. И мои уши, и мой рассудок ничего не воспринимали. Я лишь видела сапожки и видела Лауру. Я надела эти сапожки и стала прохаживаться взад-вперед, совершенно не думая о том, подходят они мне или нет. Лаура смотрела на меня, размышляя о чем-то своем. Она присела на примерочный диванчик, обтянутый бежевой кожей, и, поставив локоть на колено, подперла ладонью подбородок с таким скучающим видом, как будто ей казалось, что никакого смысла в жизни нет. Я, сама толком не понимая, что делаю, расплатилась у кассы кредитной карточкой и тем самым свела баланс своего банковского счета почти к нулю. Лаура достала лист хрустящей шелковистой бумаги бледно-фиолетового цвета.