стало смешно и до отчаяния грустно.

— Толлунэль, — вдруг решил, что его посетило озарение, Артаресто, — когда дороги станут проходимее, поедем в разорённые владения Канафинвэ Феанариона, посмотрим, чем сможем помочь. Его земли больше остальных пострадали в войне, нельзя бросить собрата в беде. В мирное время тоже есть место для подвига, любовь моя.

Эльфийка сначала посмотрела на мужа скептически и пугающе равнодушно, однако постепенно её взгляд потеплел: видимо, подумав, Толлунэль поняла, что помощь — не менее достойное песен деяние, чем повторение в бреду имени любимой. Артаресто радостно заулыбался.

***

Ветер… Непрекращающийся ледяной ветер, от которого не спасает ни шарф, ни тёплая одежда. Он срывает с головы капюшон, треплет волосы, пробирается в самую незаметную щёлочку в стене, наслаждаясь подаренной свободой: теперь на пути нет преград, можно лететь, расправив крыла, сквозь ущелье в долину и дальше, дальше, дальше, ломая тонкие веточки и холодя кожу.

Раньше ветер не властвовал здесь, разбиваясь о стены, не пускавшие шквалы в земли Канафинвэ Феанариона, но теперь стало ясно: создавать иллюзию мирного королевства на границе с врагом бессмысленно, непростительно глупо и смертельно опасно. Война — это война, и Поющая Долина — один из рубежей, здесь в любой момент снова вспыхнет пламя битвы.

Макалаурэ не мог находиться в своём временном жилище долго — стены словно сближались, грозясь раздавить беззащитного перед мощью камня эльфа, одиночество угнетало, но говорить ни с кем менестрель не мог. Не понимая, почему до сих население не покинуло «дыру», найдя себе более тёплое, безопасное и не имеющее столь позорное название место, Феаноринг ходил по улицам, лишь для вида интересуясь, как продвигается строительство.

Ветер… Ветер, ветер…

Его звуки всё ещё напоминали плач и злое торжество. Запоёт ли Долина когда-нибудь иную песню?

Менестрель хотел попробовать проникнуть мыслью в глубинную суть рыданий природы, в сердце мелодии, сбить скорбную тему, заставив ветер звучать иначе…

«Пепел простит всё, что простить нельзя!» — единственное, что играло в душе, забивая все иные ноты, и Канафинвэ хотелось упасть на холодные камни, став невидимым, чтобы исчезнуть для всех в Арде.

Дыра Маглора! Насмешка, которая горит несмываемым клеймом. Надо как-то жить дальше, ведь другие смогли!

Макалаурэ почувствовал, как отчаяние набирает мощь, наполняет силой самого эльфа. Ноги понесли в дом, и сын Феанаро Куруфинвэ достал из далеко спрятанного сундука отцовский меч. Позор нельзя смыть даже кровью, может спасти лишь забвение. А, если и умирать, то в бою с врагом, зная, что сделал всё возможное для исполнения Клятвы, данной брату, отцу и самому создателю Эру Илуватару.

***

Клинки столкнулись, и два голоса стали зазвучали диссонансным аккордом: валинорский меч мелодично пропел медленно затухающую тревожную ноту, в то время как выкованное в Средиземье оружие скрежетнуло хриплым подобием музыки, сразу же смолкнув.

Макалаурэ поморщился. Звуки войны отвратительны, режут слух. Глухой удар в деревянную обшивку щита гораздо приятнее, но нельзя вечно обороняться, необходимо нападать.

И получать блок, от дребезжания во время которого сводит зубы.

Вспомнив, с каким мерзким звуком лезвие проходит сквозь доспех и плоть, менестрель содрогнулся и пропустил удар в плечо. Совсем лёгкий, не болезненный — собрат, с которым проходила парная тренировка, остановил клинок.

«А Нельо так больше не делает, не жалеет противника, — с болью и горечью подумал Макалаурэ, вспоминая, как помогал брату учиться владению мечом левой рукой. — Я бы сейчас был серьёзно ранен, если бы фехтовал с ним».

Стараясь не думать о музыке сражения, Феаноринг замахнулся щитом, уклонился от выпада, нарочно сильно ударил клинком о клинок, заставляя себя привыкнуть к мерзкому скрежету.

Почему раньше кровопролитие не пугало?

Подумав об этом, уворачиваясь от щита, менестрель понял, что всегда пугало, но до первых ран — недостаточно. После же страх перед болью, смертью своей и близких, гибелью воинов, чьи семьи потом будут страдать, только нарастал, делал руки ватными, и никакая ненависть к Морготу не могла заставить снова рваться в бой.

— Именем Создателя Эру Илуватара, — одними губами прошептал сын Феанаро Куруфинвэ, удерживая перед глазами образ умирающего отца, — приношу я Клятву, — рука увереннее сжала оружие, ноги почувствовали, как опора становится крепче, надёжнее, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль!

Голос валинорской стали наполнился злым торжеством, песня зазвучала победно, заглушая и скрежет, и фальшивые ноты.

— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого: будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже! — Макалаурэ показалось, он произнёс слова слишком громко, однако это ни капельки не волновало ощутившего прилив сил для мести Нолдо. — Великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ!

Мечи столкнулись, средиземская сталь застонала. Или это не металл, а противник? На лезвии кровь? А что в глазах? Радость боя? Рана раззадорила эльфа?

Перепрыгнув направленный в бедро клинок, Феаноринг захохотал от переполняющего грудь азарта сражения.

— Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь!

Щит оглушительно затрещал сначала под ударом меча, а потом, упав на влажные от тающего снега камни, — под ногой Канафинвэ. Мощный взмах выбил клинок из окровавленной ослабшей руки. Всё. Враг обезоружен.

Враг?!

Светловолосый эльф, смеясь и почти не морщась, проиграв поединок, начал бинтовать предплечье.

— Я рад, что ты в порядке, мой король, — сказал воин. — Теперь мы точно победим.

— Клянусь! — зло и громко произнёс Макалаурэ, и менестрелю показалось, будто ветер стал теплее.

Страстное желание верить

Верить хотелось слишком сильно.

Кошмары прошлого накатывали волнами памяти о боли, но каждый раз разбивались о нежные прикосновения рук женщины, без которой невозможно было бы искренне улыбаться жизни.

Разговор о будущем и о наследии больше не звучал, однако мысль не отпускала.

Почему нет? Что мешает? Отсутствие веры в правильность собственной стратегии войны? Сомнение в реальности победы? Но если счастливый финал невозможен, для чего жертвы? Неужели тот, в кого верят тысячи, не верит сам в себя?

Вспомнив Нарнис новорожденной крохой, Маэдрос крепче обнял Туивьель, молча играющую с