– Ах, голубчик, не морочьте мне голову, – с досадой отмахнулся профессор, – я просто думаю. И никто не хочет мне помочь.

– Господин профессор! – раздался откуда-то со стороны сдавленный голос. – Господин профессор!

Николай Николаевич Муромцев встрепенулся и увидел, что голос исходит от окна, возле которого стоит горничная Глаша, терзающая обеими руками белый фартук.

Профессор поднялся со стула и подошел к ней. Он положил ей руку на плечо и сказал как можно мягче:

– А про вас-то я и забыл совсем, что непростительно. Вы – девушка серьезная, без всяких глупостей в голове. Вы должны что-нибудь важное знать, помогите старику разобраться. – Он подвел Глашу к столу и усадил на свое место. Она не поднимала глаз, и Николай Николаевич заметил, что его домочадцы с каким-то странным жалостливым выражением лиц наблюдают за горничной.

– Ничего не бойтесь, Глафира, успокойтесь. Скажите, что вы думаете обо всем том, что здесь говорилось. – Голос профессора приобрел необычайную ласковость и вкрадчивость.

– Я думаю, – начала робко Глаша, – что Псалтырь украл Петя Родосский.

– Так-так. – Потирая руки, удовлетворенный профессор стал расхаживать за спиной горничной. – Продолжайте, милая. Почему вы так думаете?

– Он расспрашивал меня о ней и просил ее показать. И потом, он сказал, что Гомер – нехристь.

– Отлично, превосходно, что-то такое я припоминаю, – ободрил девушку Муромцев, – насчет Гомера он прав, хотя я никогда об этом не думал. Значит, Псалтырь была у вас?

– Да, Мария Николаевна мне ее подарила, и я рассказала о ней господину Родосскому.

– Значит, он знал, где она лежала, – заключил профессор. – А его чем интересовал саркофаг Гомера? Может быть, и он хотел его купить?

Глаша повернулась к профессору и захлопала глазами.

– А ведь я думаю, что в предположении Глаши что-то есть, – сказала Брунгильда. – Помнишь, Машенька, там, у саркофага, сторож нам рассказывал о студентах, которые пытались проникнуть к раритету, и, по его описанию, их предводитель напоминал Петю.

– Нет, невероятно, – с решительным видом заявила Полина Тихоновна, – Петя там быть не мог. И вообще, он очень скромный и стеснительный молодой человек.

– Правда, немного склонный к терроризму, – добавил профессор. – И что – вы думаете, он хотел взорвать саркофаг?

– Петя любит взрывные механизмы, они его интересуют больше, чем велосипеды, – испуганно вскочил Прынцаев. – Но я не думал, что он с кем-то связан.

– Да, может быть, он и интересуется взрывными механизмами, – включилась в обсуждение Брунгильда, глаза ее окончательно просохли, – но напасть на Глашу он не мог.

– Та-а-ак, – протянул профессор, – кажется, мне скоро потребуются валерьяновые капли. – В моем доме происходит черт знает что, а я сижу, как дурак, в своей лаборатории. Значит, Петя Родосский интересовался Псалтырью, в которой что-то написано про саркофаг, и ее похитил. Зачем-то ходил вокруг саркофага и что-то замышлял. Потом напал на Глашу. Где и когда?

– Во время велопробега, – пояснил Прынцаев, – когда мы вернулись, то нашли Глашу связанной в погребе.

– А из дома исчезли собака и граммофон, – подхватила Елизавета Викентьевна.

– А Мура еще боялась, что в доме заложен динамит, – вспомнила Брунгильда, – не разрешала нам к дому подойти.

– От такого дурака, как этот студент, – сказал профессор со злобой, – и ожидать ничего хорошего не приходится. Граммофон и собака! Для подростка вполне привлекательная добыча. Теперь о главном. Мура, доченька, объясни же наконец, с чего ты решила, что под нашу дачу была подложена бомба?

– Я думала.., то есть я предполагала... – начала Мура, – ну в общем, я решила сначала, что слова на Псалтыри «ТСД. Саркофаг Гомера» означают – Тайный Склад Динамита в Саркофаге Гомера.

– Допустим, – согласился профессор, – сначала ты решила так. А потом?

– А потом я соединила это с рассказом сторожа: он рассказывал, что около саркофага крутились студенты. И главное, я прочитала записку, которая выпала из Петиного кармана на старте велопробега.

– Но она, надеюсь, не исчезла? – спросил с уверенностью Муромцев.

– Нет, она здесь, – обрадовалась Мура.

Она смущенно достала из лифа сложенный небольшой белый квадратик и протянула его отцу. Профессор развернул бумагу и прочитал вслух:

– "Товар получен. Вес – 1 фунт. Химический состав проверен. При транспортировке безопасен. Инструкция прилагается. Срок – 3 дня. Теодор Сигизмунд Дюпре".

– И почему ты не показала ее мне, доченька? – спросила укоризненно Елизавета Викентьевна.

– Я не хотела тебя огорчать, мамочка, – потупилась Мура. Вторую записку, извлеченную из контейнера, она решила не отдавать. Без нее ей не спасти Пузика.

– Позвольте, позвольте, – перебил их профессор, – я ничего не понимаю. Кто такой Теодор Сигизмунд Дюпре?

– Не знаю, – призналась Мура, – наверное, какой-нибудь псевдоним, социалисты часто ими пользуются. Но сам текст записки, мне показалось, говорит о какой-то тайной операции – может быть, о получении взрывчатки. Или ее компонентов. К тому же там какие-то инструкции...

– Все, довольно, с ней разберутся без нас. – Профессор сложил бумажку и спрятал ее в карман. – Еще успею на последний поезд! Бумажка может спасти Клима Кирилловича.

– Действительно, – засмеялся Ипполит Прынцаев, – то-то я и смотрю, что колосс Родосский больше у вас не появляется... А может быть, он тоже арестован?

– Как связаны князь Салтыков и студент, а может, и Сантамери – этим пусть занимаются специалисты из военно-морской контрразведки. Наше дело – спасти Клима Кирилловича, он здесь ни при чем, я уверен. А студента пусть арестовывают, если еще не арестовали. Я еду в Петербург!

Профессор решительно поднялся с места и направился было к дверям, но неожиданно остановился, как вкопанный, – он и не заметил, как неслышно Полина Тихоновна подошла к дверям раньше него. Теперь она стояла, загородив собой дверь и раскинув в стороны обе руки.

– Пп-по-л-л-ина Тихоновна, дорогая, – начал он растерянно, – зачем вы здесь?

Полина Тихоновна смотрела на профессора Муромцева и, кажется, подыскивала слова, чтобы сказать ему что-то важное. Наконец она тряхнула головой, как бы сгоняя наваждение.

– Николай Николаевич! – запинаясь и пряча глаза, произнесла она. – Если вы поедете сейчас в Петербург, вы навеки погубите мое доброе имя!

Это был последний день графа Сантамери в Петербурге: он выполнил завещание отца и теперь мог со спокойной душой возвращаться во Францию. Саркофаг Гомера он купил – за цену, не показавшуюся графу слишком высокой, хотя бывшие владелицы дивного раритета придерживались, похоже, другого мнения. Они делали вид, что с сожалением расстаются с мраморной гробницей, хотя вряд ли заметили бы момент, когда бы хрупкое сокровище превратилась под дождями и снегами в груду никому не нужных обломков. Рене старался, может быть чуть-чуть преувеличенно, высказать свою благодарность и просил выразить признательность за содействие княгине Татищевой, если он не сумеет засвидетельствовать его лично. Но по некотором раздумьи, уже вывезя саркофаг в порт и со всеми предосторожностями погрузив его на палубу корабля «Glore», сам наведался в особняк на Караванной.