В ходе административно-территориальной реформы 1920-х гг. принцип этнической территориальности был закреплен и доведен до логического предела: от союзных республик больших наций через автономные республики, области, округа вплоть до национальных районов и сельсоветов. Во главе этих этнических образований должны были стоять представители местного населения, обучение в школах и высших учебных заведениях шло на родном языке, на местные языки переводилась пресса. От всех жителей, не относящихся к титульной нации данного образования, требовалось знание местного языка. Характерно, что требования были сформулированы с коммунистической прямотой — так, например, удельный вес титульной нации вообще не играл никакой роли. В Бурятии местный этнос был в меньшинстве, в Татарской республике был в незначительном большинстве, однако это не считалось обстоятельством, препятствовавшим коренизации. Все это, заметим, не могло не порождать конфликтов между местным населением и потомками русских колонистов.

Особенно острыми становились противоречия в районах, где шла борьба за земельные ресурсы. В северных районах Казахстана, а также на Северном Кавказе русские поселенцы лишались земельных угодий, а порой даже изгонялись. Попытки апеллировать к местным властям не приносили успеха: «Тут у нас некуда пойти с жалобой, придешь в милицию — там киргиз, придешь в ГПУ — опять киргиз, придешь в местный совет — снова киргиз» — писали русские поселенцы в одной из своих жалоб в центральные органы власти[669]. С 1924 г. центр неоднократно создавал специальные комиссии для разбора жалоб, а иногда шел даже на более радикальные меры — такие, например, как замена лидера партии в Казахстане, местного уроженца С. Ходжанова, на присланного из Москвы Ф. Голощекина. Важнейшей проблемой коренизации в, по сути, колониальным образом созданной стране оставался вопрос о том, что следовало делать русским, оказавшимся в ином национальном окружении. Должны ли для них создаваться свои этнополитические образования как для меньшинств внутри союзных и автономных районов? Власти Татарской республики, оценив эту проблему, самостоятельно перекроили с этой целью границы районов, пытаясь создать преимущественно татарские и преимущественно русские территории, но в Средней Азии и на Северном Кавказе подобные шаги были предприняты только в результате прямого нажима Москвы.

Однако с самыми большими сложностями политика коренизации столкнулась там, где большевики вообще не нашли наций, которым следовало передать нити управления территориями, — в районах, где население жило по обычаям, не сильно отличавшихся от норм родоплеменного строя, в частности на Крайнем Севере. Здесь большевики пошли парадоксальным путем, по сути продолжая имперскую политику. «Временное Положение об управлении туземных народностей и племен Северных окраин РСФСР», главный нормативный документ в этих землях, в своих основных чертах повторял «Устав об управлении инородцев» 1822 г., передавая избираемым местным населением собраниям право суда по гражданским делам и мелким уголовным на основе местных обычаев, если только они не противоречат Конституции РСФСР[670]. Столь же осторожной была политика центра в районах кочевого скотоводства Центральной Азии. Несмотря на то, что кочевники, не интегрированные в советскую систему, занимали стратегически важные районы, в течение 1920-х гг. попыток насильно «посадить» их на землю не предпринималось (важную роль в этом сыграла позиция руководства среднеазиатских республик, хорошо знавшего местные традиции и потому выступавшего за медленную, максимально осторожную советизацию кочевников)[671].

В целом политика коренизации как генеральная линия продолжалась вплоть до середины 1930-х гг., представляя собой один из вариантов развития Советского государства. Ее свертывание обычно связывается с резким осложнением международной ситуации и появлением реального риска агрессии против СССР как в Европе, так и в Азии. Представляется, однако, что международный фактор был скорее удобным внешним обстоятельством, который позволил советскому руководству отказаться от политики коренизации. В то же время, как мы полагаем, существовали как минимум два непреодолимых барьера, столкновение с которыми сделало дальнейшее развитие коренизации невозможным.

С одной стороны, сложно себе представить что-то более противоречащее большевистским взглядам на экономику и экономическое развитие, чем коренизация. Теоретики большевизма всегда были убеждены, что «коммунизм требует и предполагает наибольшую централизацию во всей стране»[672]. Вожди партии выступали искренними сторонниками вертикали власти, строго упорядоченной и рационально организованной, контролирующей все отрасли и сферы экономики, регулирующей все и вся. Неслучайно В. Ленин был большим поклонником государственно-монополистической системы и считал, что между такой системой и собственно социализмом есть только одно различие — рычаги государственного управления должны контролироваться революционной коммунистической партией[673]. В этом аспекте политика коренизации стала подрываться уже в 1920-е гг., когда, казалось бы, она переживала период своего расцвета. Централизация экономики началась уже в 1923 г., когда в управление союзными наркоматами были переданы 75 трестов из 130, а также вся военная, металлургическая, топливная и электротехническая промышленность и тяжелое машиностроение; дополнением стали 70 % бумажной промышленности и важные ключевые производства в других отраслях[674]. Этот процесс продолжался и позже, а стартовавшая в конце 1920-х гг. индустриализация, требовавшая сосредоточения всех сил на отдельных масштабных проектах, размещение которых никак не могло коррелировать с интересами местных сообществ, была принципиально несовместима с практиками коренизации.

С другой стороны, сама структура государственного управления противоречила идеальному образу коренизации. Изначально создававшаяся как сплоченная, требующая от каждого своего члена безусловного подчинения организация Коммунистическая партия лишь усиливала элементы централизации по мере своего закрепления у власти. В 1921 г. на X съезде ВКП(б) была принята резолюция «О единстве партии», запрещавшая под страхом исключения из нее создавать группы или фракции, несогласные с решениями высших органов партии. Функции контроля и наказания фракционеров съезд возлагал на Центральный комитет[675]. После образования СССР сохранилось положение, в котором республиканские коммунистические партии и тем более партийные организации автономных областей и округов являлись составными элементами всесоюзной партии, и решения партийного центра, находящегося в Москве, были для них обязательны. Даже несмотря на политику коренизации, в управлении страной проступала централизованная структура с безусловно имперскими чертами[676], полное проявление которых, несомненно, было лишь делом времени.