Облегчение, навалившееся на Сапожникова при этой мысли, почти лишило его сил. Однако он все же сообразил, что Краев не должен догадаться о том, что он понял. И невероятным усилием сохранил на лице выражение тревоги.

– С ним все в порядке, – буркнул Краев. – Пока. Но дальнейшее зависит от вас. Давайте везите каталку сюда, ну! – И он нетерпеливо подтолкнул каталку к лифту. И вдруг вскрикнул: – А это еще что?!

Сапожников увидел, что взгляд Краева устремлен на пролом в стене. Кучка вывалившихся кирпичей валялась на полу, из стены веяло мраком и безысходностью.

Если смертная тоска может пахнуть, то Сапожников ощущал этот запах. И жалость неизвестно к кому вдруг сжала его сердце…

В это время где-то неподалеку гулко и протяжно начал бить колокол.

Сапожников невольно стал считать удары.

– Монах! – крикнул Краев. – Отзовись!

Клуб мрака вырвался из стены, и Сапожников увидел человека в рясе и низко надвинутом капюшоне, который появился из стены с двенадцатым ударом колокола.

– Аз есмь, – глухо отозвался он. – Вот я.

– Ты сбросил цепи? Ты вышел? – бормотал Краев, и Сапожников видел, что доктор так же потрясен встречей с монахом, как он сам. – Но ведь должен был явиться наследок…

– Он явился, – кивнул монах.

– Кто он?! – крикнул Краев со злостью. – Где?! Этот? – показал он на Сапожникова.

Николай Ильич изумленно пожал плечами. Бредит доктор, что ли?!

– Эва! – злорадно ухмыльнулся монах. – Наследка моего уж и след простыл. Ищи ветра в поле! Теперь конец вам всем придет! Чует мое сердце!

– Но и тебе конец тоже придет, – мрачно процедил Краев. – Найду я этого паршивца, не сомневайся! А теперь о деле. Вот, смотри! – Он двинул каталку к монаху. – Здесь лежит мой отец. Я мог бы поднять его горстью могильной земли, но тогда он так и останется беспамятным упырем. Однако мне удалось добыть его сердце! Теперь все дело за тобой! Если ты поднимешь его, он все вспомнит и сможет открыть мне все свои тайны! Ну! Начинай! Подними его! Заставь говорить!

Монах посмотрел на труп заключенного Краева, потом пожал плечами и сказал:

– Небыль-небылица! Как его поднимешь да вспомнить заставишь?! Это ж не его сердце!

* * *

– Ты жива! – наконец воскликнул Валентин, поглядывая на Малинку в зеркальце заднего вида. – Вот здорово! А то вид у тебя был хуже некуда, мы с Серегой очень переживали – правда, Серега?

– Еще бы! – согласился тот, косясь в боковое зеркало.

Вроде бы за ними никто не гнался.

Ай да голова!..

Или он чокнулся и никакой головы не было? И Малинка тоже чокнутая? А единственный нормальный человек в этой машине – Валентин?

«На литературе рассказывали, что у Чехова есть произведение про психов – «Палата номер шесть», – вдруг вспомнил Серега. – У них, наверное, тоже глюки были, как у нас с Малинкой!»

– Значит, там все же нашелся врач? – продолжал тем временем Валентин, который даже не подозревал, что его «Рено» стал филиалом «палаты номер шесть». – Или ты сама очнулась?

– Ее зовут Малинка, – уточнил Серега. – То есть вообще-то она Марина, но в детстве картавила, а ее маме нравилось имя Малинка, поэтому так и осталось.

Малинка на заднем сиденье хихикнула. Конечно смешно, что Серега так подробно излагает некоторые детали ее биографии. А он просто зубы Валентину заговаривал, чтобы не отвечать на его вопрос. Потому что все случившееся объяснить было бы трудно. Вернее, невозможно.

Поди скажи нормальному человеку про монаха из стены, который простоял там практически двести лет, да еще называет тебя наследником, то есть этим, как его, наследком… неумытым, вдобавок!

Серега потер лицо краем футболки и только сейчас заметил, что сжимает в руках Малинкину рогатку.

По-хорошему, надо бы ее вернуть.

По-плохому, Серега, сам не зная почему, сунул ее в карман.

Всякий мальчишка, хоть раз увидевший эту рогатку, поступил бы так же, это точно!

Exactement[11], как говорят французы.

– Кстати, кто-нибудь мне объяснит, что там происходило, около крыльца? – спросил Валентин. – Почему эти бандюганы со «Скорой» орали, метались и хватались за задницы так, словно их кто-то кусал?

Значит, он и правда ничего не видел!

И как ему объяснить?! Опять зубы заговаривать?

Но Серега не успел придумать как, потому что Валентин сам заговорил:

– Давно-давно, когда я был еще практически пацаном и только окончил метеорологическое училище в Новосибирске – между прочим, единственное в стране, где готовят метеорологов! – меня отправили по распределению на Дальний Восток, в поселок Элга на речке Элгакан. А оттуда я уехал на маленькую метеостанцию в тайгу – наблюдать за уровнем воды в реке, за погодой и передавать по рации показания на главный пост. Мне обещали напарника прислать, но пока предстояло полгода жить одному. В дремучем, так сказать, лесу! Думаю – хорошо бы хоть собаку завести. Да где же ее взять, думаю? И вот как-то раз иду по улице поселка, а навстречу на велосипеде едет мужик. Пьяный-пьяный! Вдруг откуда-то вылетает пес и мчится за этим мужиком. И хвать его сзади то за ноги, то за штаны! И опять! И снова! Пьяный соскочил с велосипеда – и бежать. И точно так же прыгал и орал, как эти двое со «Скорой».

– А потом что было? – быстро спросил Серега, чтобы отвлечь Валентина от новых вопросов, на которые не было ответов.

– Потом я узнал, что этот пес ничей. И он ненавидит пьяных. Как почует запах спиртного – так и бросается вслед. Мужики, им покусанные, конечно, злились и собирались его пристрелить. Но мне он очень понравился, и я забрал его с собой на метеостанцию. Назвал его Гаврюшей. Славный такой был сеттер – красный ирландский, ну не чистопородный, конечно, а сеттер-дворняжка. Но очень красивый, добрый, умный, верный и смелый.

Наверное, он чувствовал, что я ему жизнь спас, и был мне настоящим товарищем. Все понимал! Ну просто мысли мои читал! Прожил он со мной до зимы, но однажды пропал.

Я долго искал его в тайге, а нашел… только его голову. Рядом на снегу – медвежьи следы. Медведи иногда зимой из берлог поднимаются – злые, голодные! Они называются шатуны. Бродят по лесу, ищут хоть какую-то поживу. Наверное, Гаврюша почуял, что медведь около метеостанции кружит, и напал на него. Ну и… погиб. Сожрал медведь Гаврюшу.

Ох, как я плакал тогда! Будто лучшего друга похоронил… А на другую ночь этот медведь ломился ко мне в избушку. Но я уже был наготове и застрелил его. Получилось, Гаврюша отплатил мне добром за добро: он как бы предупредил меня об опасности, – но не могу описать, до чего же я по нему горевал! Потом мне напарника прислали, мы, конечно, дружили, но мне до сих пор кажется, что никто меня так не понимает, как понимал Гаврюша!