– Неужели? – сдержанно усомнился Питт.

Он наблюдал за Сэдлером со все возрастающим интересом. То был, несомненно, в высшей степени удачливый человек. Обстановка его кабинета была роскошной, начиная с куполообразного лепного потолка и заканчивая обюссонским ковром на полу. Все поверхности сияли лаком, обивка и занавеси блистали новизной.

Сам Сэдлер тоже выглядел как новенький, пребывал в добром здравии и полном удовлетворении своим общественным положением. Однако упоминание о деле Аарона Годмена было ему неприятно, причем непонятно, только ли по причине неустанных попыток Тамар Маколи добиться пересмотра дела и ее убежденности, что приговор был несправедлив или, по крайней мере, сомнителен. Правда, одного этого было достаточно, чтобы испытывать судейское терпение. Питт чувствовал бы себя очень неловко, если бы кто-нибудь питал такое подозрение по поводу произведенного им следствия.

– Нет, – ответил он вслух; Сэдлер тем временем все больше терял терпение. – Нет, то, чем я занимаюсь, не имеет никакого отношения к мисс Маколи, но связано со смертью судьи Сэмюэла Стаффорда.

– Стаффорда, – заморгал глазами Сэдлер. – Я вас не понимаю.

– Мистер Стаффорд снова обратился к рассмотрению этого дела и в день своей смерти увиделся с главными свидетелями, проходившими по делу.

– Совпадение, – ответил Сэдлер, обеими руками отметая сказанное Томасом. – Уверяю вас, Сэмюэл Стаффорд был слишком уравновешенным и здравомыслящим человеком, чтобы его сбила с толку какая-то упрямая женщина. Он знал, как и все мы, что там больше нечего выяснять. Полиция тогда сделала все возможное. Чрезвычайно мерзкое дело, но превосходно проведенное всеми теми, кто им занимался: полицией, судом и присяжными. И на самом процессе, и в Апелляционном суде. Спросите всех, кто знает о тогдашних событиях, мистер Питт, и все вам скажут то же самое, что и я. – Он широко улыбнулся и взглянул на часы. – А теперь, если это все, что вас интересует, я должен подготовиться к встрече с лорд-канцлером сегодня вечером. Я имею возможность оказать ему маленькую услугу и уверен, что вы не хотели бы лишить меня этой возможности.

Питт продолжал сидеть.

– Конечно, нет, – ответил он, но не пошевелился. – А судья Стаффорд навещал вас за неделю-две до своей смерти?

– Естественно, я встречался с ним! Того требовали наши обязанности, инспектор. Я встречаюсь время от времени со многими людьми – адвокатами, поверенными, другими судьями, дипломатами, членами Палаты лордов и Палаты общин, даже членами королевской семьи и представителями других известнейших фамилий королевства. – Он победно улыбнулся.

– А мистер Стаффорд упоминал в разговоре с вами об этом деле? – упорно гнул свою линию Питт.

– Вы имеете в виду убийство на Фэрриерс-лейн? – Сэдлер удивленно поднял почти бесцветные брови. – Нет, не припомню. Для этого не было никакого повода. Дело было завершено пять лет назад или больше. А почему вы хотите об этом знать, инспектор, если можно спросить?

– Мне интересно, на каких основаниях он собирался пересмотреть дело, – ответил Питт, подхватывая мяч.

Сэдлер побледнел, очертания большого рта стали жесткими.

– Но это все совершенно не так, инспектор. Стаффорд не собирался его пересматривать. Если бы он имел такое намерение, я уверен, он бы рассказал мне об этом, учитывая мое участие в том заседании Апелляционного суда. Вас ввели в заблуждение – и с дурным, зловещим умыслом, должен вам сказать. – Он пристально поглядел на Питта. – Уверяю вас, Стаффорд совершенно не упоминал об этом, даже намеком. А теперь, если вы меня извините, я должен заняться предстоящей встречей с выдающимся человеком, который желает сообщить мне свое мнение по очень деликатному делу.

Он опять широко улыбнулся, но улыбка его была какая-то неподвижная. Затем встал и протянул руку:

– Удачи, инспектор. Извините, что больше не могу быть вам полезен.

Томас покорно позволил проводить себя до приемной, не зная, что еще сказать.

В течение нескольких дней Питт продолжал искать доказательства любовной связи между Джунипер Стаффорд и Адольфусом Прайсом, сообщая Шарлотте только краткие и немногочисленные подробности.

Она тоже думала о деле Стаффорда, но гораздо чаще ее мысли обращались к более давнему убийству, на Фэрриерс-лейн, как источнику последующих событий, к проблеме возможной невиновности Аарона Годмена. Но если это так, то кто же тогда убийца? Джошуа Филдинг? Каковы были его отношения с Тамар Маколи? Не он ли отец ее ребенка? Или все же это Кингсли Блейн? Если Джошуа влюблен в Тамар, то у него был повод убить его. Возможно, он заметил ее чувство к Блейну и, понимая, что теряет ее, в порыве яростной ревности убил?

И что на самом деле произошло в театральной костюмерной в тот поздний вечер? Кингсли Блейн подарил Тамар дорогое ожерелье, фамильную драгоценность, наверное принадлежавшую его жене. С тех пор ожерелье никто не видел. Может быть, она опять отдала его Блейну? А если не отдала, то кто его взял потом, после убийства? Может быть, судья Стаффорд тоже расследовал его исчезновение и именно поэтому его убили?.. Но все это одни лишь предположения. Томас все еще вникает в отношения Джунипер и Адольфуса Прайса – а на сердце Шарлотты давил ледяной тяжестью страх, потому что она боялась за Кэролайн, опасаясь ее грядущего горького разочарования, если убийцей окажется Филдинг.

Однако если Джошуа совсем невиновен, это все равно не решает проблемы. Кэролайн, всегда такая чувствительная, такая покорная диктату условностей, так умеющая соблюдать декорум, вела себя сейчас как взбалмошная девчонка! Шарлотте очень не нравились обвинения в адрес матери, которыми сыпала бабушка, но они глубоко беспокоили ее и вызывали настоящий страх за мать. Насколько далеко зашла Кэролайн? Что это – маленький роман, неравнодушие к делам человека, который ей нравится? Или мама настолько легкомысленна, что может чувствовать нечто гораздо большее?

А если так, то как она со всем этим справится? Поймет ли неуместность подобного чувства, осознает ли тот факт, что это чувство губительно для нее? Если только она не ограничится кратким и совершенно незаметным постороннему взгляду романом – и, конечно, платоническим… Нет, Кэролайн не должна ронять свое достоинство! Ей пятьдесят три года, и у нее уже внуки! Она мать Шарлотты! И сама мысль о возможности бурной любовной связи расстраивала ее дочь и заставляла ее чувствовать себя странно одинокой.

А если мать утрачивает контроль над собой и своими чувствами, не следует ли послать за Эмили? Та-то всегда знает, что и как сказать, каким образом заставить Кэролайн вспомнить о ее порядочности и о том, что легкомыслие грозит гибелью репутации и доброго имени.

Однако прежде чем решиться на такой радикальный шаг, Шарлотта хотела знать наверняка о положении дел. Может быть, ей совсем незачем впадать в панику – или, по крайней мере, рано это делать. Она опять поедет к матери и честно, откровенно потребует ответа. Кэролайн, конечно, поймет ее волнение.