Синюткин рассмеялся, как будто я удачно пошутил. Автомобиль выехал из леса, свернул и начал подниматься по еще более крутому склону. Мы достигли вершины. Внизу простиралась прекрасная долина с небольшими озерами, реками, виноградниками и рощами плодовых деревьев. На противоположной стороне долины виднелась большая гора, ее вершину до сих пор покрывали снега. Долина, возможно, сохранилась еще с греческих времен – затерянная земля, не тронутая временем, не испорченная современной промышленностью.

– Это гора Олимп[93], – сказал граф, как будто подтверждая мои фантазии. – По крайней мере, так думали первые греческие колонисты. Ваши новые деловые партнеры живут в нижней части склона этой горы. Я знаю, что вы считаете их турками. Но это не прежние турки. Вы с ними поймете друг друга. Они прогрессивнее большинства русских.

Как мне показалось, эти слова свидетельствовали скорее об оптимизме, чем о здравомыслии графа, но я оставил свои мысли при себе. У меня вызывало сомнения словосочетание «прогрессивный турок», но хоть какой-то покровитель – это гораздо лучше, чем никакого. Пока турки не собирались использовать мои проекты для поддержки большевиков, я был готов иметь с ними дело. Я не мог представить, с кем турки пожелают воевать теперь – разве что с теми, кого они преследовали всегда.

Стало гораздо жарче. Спускаясь, мы не раз теряли долину из виду. Через некоторое время я окончательно перестал понимать, где мы находимся. Дорога тянулась по небольшим каньонам и лесам, минуя крошечные фермы и плантации и приближаясь к Олимпу, который турки, по словам графа, называли горой Булгурлу. Тут и там виднелись остатки мрачных крепостей крестоносцев, мавританских замков, греческих и римских колоннад. Казалось, вся история региона разворачивалась перед нами, среди этих восхитительных развалин. Этот пейзаж заставил меня позабыть о подозрениях и расслабиться. Без сомнения, мне открылся один из прекраснейших в мире видов. Солнце заходило где-то позади. Автомобиль свернул на другую извилистую дорогу, которая внезапно превратилась в лесную тропу; мотор взревел, и наконец мы выехали на крутой склон, усыпанный гравием. Мы добрались до места – круглой площадки перед эффектной старинной виллой. Дом выглядел так, будто в нем в течение некоторого времени никто не жил. Я, однако, уже настолько привык к небрежности, с которой турки, даже высшего сословия, относились к ремонту и благоустройству, что не мог решить, правильно ли мое впечатление. Вилла казалась скорее неаполитанской, чем турецкой, но на окнах виднелись привычные решетки со сложными геометрическими узорами. Я увидел длинные белые балконы с перилами из кованого железа, мозаичные террасы, фонтан, выложенный синей плиткой, тонкие столбы. Я уже почти ожидал, что нубиец в экзотичном тюрбане скажет нам «Салам!» и распахнет дверь автомобиля. В действительности это сделал шофер, жестом указав нам дорогу, потом появился совершенно обычный босоногий слуга в феске, мешковатых белых брюках и безрукавке. Он сбежал по главной лестнице и заговорил по-турецки с графом Синюткиным, который сразу его понял. Он сказал, что нам нужно подняться на первую террасу. Там, под шелковым тентом, мы увидели сервированный стол. Взглянув на меня, слуга что-то спросил по-французски с сильным акцентом.

– Вы будете мастику?[94] – спросил граф. – Боюсь, это мусульманский дом. Может, чай, кофе или лимонад?

Я согласился на мастику, и мы сели.

Дом окружали высокие деревья, но сквозь заросли тут и там можно было разглядеть горные склоны и океанскую гладь.

– Именно здесь византийские императоры строили свои охотничьи виллы, – сказал граф Синюткин. – Отсюда, как принято считать, открывается самый лучший вид.

Слуга принес на подносе кувшин со льдом и водой. Граф Синюткин плеснул в стакан немного мастики, затем налил воды до краев. Я подержал напиток на свету, оценил его переливчатый цвет, затем вдохнул сладкий аромат. В тяжелом воздухе разнесся запах роз, жасмина и фуксии. Небо потемнело и стало зеленовато-синим. Меня уже переполняло удивительное чувство блаженства. С трудом сопротивляясь ему, я попытался сосредоточиться и напомнил графу о его обещании послать телеграмму.

– Дайте мне записку, – сказал он, тотчас поднявшись.

Я взял свой бювар и написал «мадемуазель Эсме Лукьяновой», указав наш номер в «Токатлиане». Я попросил ее не волноваться за меня, отыскать баронессу, если ей понадобится общество, но сохранять осторожность. Все хорошо. Я увижусь с ней через несколько дней. Я вспомнил, как она плакала раньше, когда я уходил совсем ненадолго. Ничего лучше телеграммы я так и не смог придумать, хотя меня беспокоило, что Синюткину теперь известно больше о моей частной жизни.

– Леди? – Он приподнял бровь.

Мне пришлось объяснить, что девушка находится под моей опекой. Я опасался, что Леда каким-то образом узнает о присутствии Эсме в «Токатлиане» и после этого усомнится во всей моей истории. Но я сделал все, что мог. Я взмахнул рукой:

– Семейные дела. Буду очень обязан, если вы не станете упоминать об этой телеграмме при следующей встрече с баронессой.

– Мой дорогой друг! Разумеется! – с иронией произнес граф Синюткин. – Я немедленно выброшу это из головы. Слуга передаст сообщение до ужина.

– Я поначалу подумал, что здесь есть частное радио. Владелец этой виллы, очевидно, очень богат.

– Он происходит из старинного рода. – Граф Синюткин склонил голову, прежде чем подняться по короткой лестнице в дом. – Сейчас я этим займусь.

Я откинулся на спинку дивана, упиваясь восхитительным спокойствием этого волшебного сада. Птичьи голоса сливались в вечернем хоре, фонтаны пели, воздух переполняли удивительные ароматы. Я надеялся вскоре приобрести похожую виллу в награду за все свои мучения. Выбрав момент, когда на меня никто не смотрел, я быстро вдохнул немного кокаина из своей маленькой серебряной коробочки и пришел в наилучшее расположение духа. Все, что мне требовалось, – чубук для курения, несколько прекрасных маленьких обитательниц гарема для нежных игр, и я был бы счастлив, как какой-то султан. Я впервые столкнулся с тем, как обитатели Востока ублажают своих гостей, опьяняя их экзотическими впечатлениями и не используя таких грубых средств, как вино. Все-таки я не мог ни в чем заподозрить Синюткина. Он был другом Коли. Человеком с безупречным прошлым. Христианином. Он никогда не предал бы меня мусульманам.

Граф возвратился с невысоким седобородым человеком в облачении турецкого бимбаши – серьезные голубые глаза смотрели на меня, лицо мужчины было немногим темнее моего, хотя и более загорелым. Он пожал мне руку и произнес формальное приветствие на хорошем, чистом русском языке:

– Я майор Хакир, мсье Пьят.