Крестовский заглянул под столешню:

— Граф должен всю мелочь рассыпанную собрать, особенность у его вида такая. Ты не ответила на мой вопрос. Ты с Волковым не спала?

Вот ведь… Мужик, что с него взять? На том свете пребывает, у черта под мышкой, а все о своем, мужчинском. Запустив руку в сумочку, я зачерпнула еще патронов и бросила их широким жестом за спину.

— Григорий Ильич ко мне в кровать без разрешения влез, когда я уже спала. Фактически да, мы провели ночь в одной постели. И целовал меня, наверное, потому что мне что-то такое мерещилось, правда с тобою в главной роли.

— Мерзавец! — прорычал Крестовский. — Почему ты сразу мне этого не объяснила?

— А ты дал? Набычился немедленно, отвращение показал.

— Какое еще отвращение?

— Для себя обычное! Высокомерное. Вот! — Я выбросила горсть патронов. — Весь ты в этом!

— В чем?

Я пошарила в сумке, патронов в ней не осталось. Барин поднялся с ковра, держа добычу в горсти.

— Вы продолжайте, молодые люди, не смущайтесь, обсудите недосказанное, чтоб в посмертии от мук ничего не отвлекало. Я подожду.

«Любопытно, ежели его сейчас по рукам стукнуть, он сызнова патроны собирать примется?» Видимо предположив такую возможность, упырь ладони схлопнул, измельчив цилиндрики в металлическую пыль.

— Возлюбленная ваша, Семен Аристархович, на редкость умна, рассудила, что лишь простой человек завесу преодолеть может, прорвалась. Правда, не подумала, как наружу с вами выбираться будет. — Он сел, закинул ногу за ногу. — Мы, Евангелина Романовна, с господином чародеем сейчас одною ниточкой повязаны. Видите на столе колечко? Им Семен Аристархович свои силы чародейские располовинил.

Рядом с кольцом на сукне лежала открытая карта, чего-то там кубков. Неполный кубок, об этом мне провидица Зара толковала.

— Ну и, представьте себе, всех провел. Одинарный перехлест я бы порвал без труда, но Семушка ваш, когда я колдовать принялся, второй набросил, поверх первого. И теперь все вместе мы, и в жизни и после, закуклились, так сказать.

Крестовский сопел, прожигая меня гневными взглядами. Упыря он вряд ли слушал, на меня ярился. Хтонь же продолжала разливаться соловьем:

— А знаете, как дальше будет? Силы наши сплетенные рано или поздно иссякнут, и мы покинем эти пределы. Семен Аристархович навечно, а я… на некоторое время. Бессмертен я, Гелюшка, неуязвим.

— У меня под платьем, — соврала я, — четыре нитки речного жемчуга на шее висят, мелкого такого, и ежели вы, фальшивый Теодор Василия, не желаете остаток своего бессмертия на карачках провести, дайте с Семеном побеседовать.

— Позвольте вам не поверить, дражайшая…

— Надоел! — Крестовский щелкнул пальцами, сверху на нас градом посыпались серебристые шарики.

Барин бросился их собирать, а Семен усадил меня к себе на колени.

— Здорово придумала, мне и в голову не пришло так развлекаться.

«От меня же, наверное, воняет! То есть не наверное, а абсолютно точно. Как он может меня такую целовать? Так целовать? Семушка!»

Я вцепилась пальцами в львиную гриву, жарко отвечая на поцелуи.

— Люблю дуру безмозглую, — рычал чародей. — Зачем ты пришла? Спасайся, уходи.

— Ага, вот прям побежала. Я барышня, сам меня спасай.

— Не могу, Геля, не могу…

— Почему? — Я с трудом отстранилась, упершись ладонями в мужские плечи. — Объясни мне.

И он рассказал, прижал к себе, говорил негромко на ушко, поглаживая ладонью мои волосы.

Их было четверо, тех, кто испил из источника в дальних магольских степях. Иван Зорин, Эльдар Мамаев, Семен Крестовский и Дмитрий Уваров. Четверо великих чародеев. Митька самый из них талантливый был, Митька Уваров, которого после чародейский перехлест на злую сторону затянул. Помнила я его прекрасно, абсолютно безумного, запертого в скорбном доме, и дело, с ним связанное, тоже не забыла. Но Семен сейчас в другом мне признавался.

— Жадный я был, Гелюшка, и гордый сверх меры, Митькиным талантам завидовал, потому больше положенного в себя заглотил. Решил, справлюсь с силою, обуздаю, но не смог.

— Обезумел? Душою захворал?

— Да. Товарищам в том признаться не мог, от высокомерия своего стыдно было. Хотел руки на себя наложить; топиться пробовал, но вода меня не приняла, тогда я в петлю полез. Меня ординарец мой спас, Степан Блохин. И от смерти, и от безумия чародейского. Он часть моих сил в себя принял. Это непросто, Геля, ох как непросто.

— Вы с Зориным и Мамаевым друг в друга льете почем зря.

— Это потому, что мы… братья, это по-другому называется, в берендийском аналога нет, мы из одного источника испили, да и мощные мы с ребятами, а Степка… Там сила едва тлела. Его от потока чуть не разорвало, неделю в горячке метался.

— И за это ты считаешь себя ему по гроб жизни обязанным?

— Он меня от смерти и от позора спас.

Прислонившись щекою к плечу Семена я искоса смотрела на ужасную хтонь, собирающую мелкие бусины. От смерти и от позора…

— Барин тебя к себе подпустил, потому что у тебя с Блохиным, по сути, одна и та же сила? То есть твоя?

— Знай он мои пределы, разумеется, поостерегся бы.

— А на что твой Степка рассчитывал, его призывая?

— Да кто теперь разберет? Блохина ведь не учил никто. Моя вина.

— А тебя?

— Что?

— Кто учил тебя? А Зорина, а Эльдара? Дмитрия, наконец? В нашем отечестве чародейских университетов нет.

— Да сами понемногу набирались. Ванька основательно к делу подошел, книги глотал, в переписку с заграничными магами вступал, Эльдар вообще отыскал на родине какого-то огнетворца…

— То есть вы сами справлялись, а Степку ты должен был учить?

— Я перед ним виноват.

— В чем?

— В том, что силою его наделил.

— Против воли? Из-за угла напрыгнул и надул через соломинку, как деревенский хулиган лягушку?

— Геля!

— Прости. — Я поцеловала Семену в щеку. — Прости, пожалуйста.

Он нашел мои губы.

— Уходи, я твой оберег, на это хватит… Там Евсей этот смешной с револьвером, я видел, и тетка забавная… Мальчик из приюта, ты его в Мокошь-град…

— Если бы ты Митеньке блаженненькому сапфиров своих не отдал, на дольше бы хватило?

— Да… нет… не важно. Дитя ведь невинное…

Видно, Крестовского опять корежило чародейским перехлестом, он бормотал все невнятнее. Дурачок прекраснодушный. Люблю.

— Семка, — шепнула горячо, — а ты точно не за всех чародеев здесь страдаешь?