И шепотом же четко изложила свои политические размышления. Он негромко рассмеялся:

— Попович, все о Берендии думаешь! Мне, конечно, высокое мнение твое о хитроумии…

— Не ври. Ты на три шага вперед просчитал.

— Ну просчитал…

— И будешь Блохина от наказания отмазывать?

— На основании чего, если забыть на минуточку, что он уже мертв?

— Потому что чародей, как и ты. Кстати, ты, может, не заметил, но у нас полгорода мертвецов бегает.

— Чародеи перед законом наравне со всеми отвечают, иногда и сверх, потому как…

— Сила подразумевает ответственность, — заключила я с его же скучнейшими казенными интонациями и счастливо хихикнула.

Что-то пребольно стукнуло о колено, я вздрогнула, посмотрела вниз. Зябликов лежал, распластавшись на полу, сжимая в руке берцовую человеческую кость. Ну правильно, я же велела ему Асмодеуса за ногу удерживать. Вот он ее и не выпускает. Барин на явление нового персонажа внимания не обращал, не до того ему было, счет бусинам на тысячи уже шел.

— Христофор? — вопросил Крестовский.

— Не Христофор, а Геродот, — поправила я. — Геродот, ну-ка, напой мелодию, которую на дудке сыграть надобно.

Герочка напел, я достала из сумочки инструмент.

— Ваше превосходительство, извольте повторить.

— Ты его в чем валяла? — Крестовский брезгливо вытер свисток о манжету.

«Тебе лучше не знать», — подумала я, умильно складывая руки у груди, как бы предвкушая грядущее удовольствие. Оно получилось ниже среднего, то ли дудка подкачала, то ли Семенов учитель музыки, то ли, кхе-кхе, сам исполнитель. Но навьему артефакту хватило и этого. Змейка скользнула в руку Зябликову и опала безжизненной лентой.

— Все, — помахала я, — прощай.

— Там вас, Евангелина Романовна, в жертву приносить собираются.

Тоже мне новость.

— Семен Аристархович немедленно позаботится, чтоб я в некондиции для жертвоприношения была.

— Евангелина Романовна, — сказал шеф едко, — позвольте вас просветить, что для того, чтоб стать жертвой на некромантском алтаре, девственницей быть не обязательно.

— Стыдитесь, ваше превосходительство! Как можно? При посторонних! Я имела в виду, вы жизни меня лишите. А вы про что подумали?

Геродот Христофорович явно счел нас ненормальными и покинул пределы чародейской петли по-бритски, то есть исподтишка, и дудку стащить тоже не забыл. Как все-таки выгодно иногда не быть чародеем либо нежитью. На всю тутошнюю кодлу — раз-два и обчелся, то есть, натурально, я — раз, Зябликов — два. И больше никто сюда ни зайти, ни выйти не может. Перфектно.

— Сем, а Сем… — Я взяла ладони Крестовского и приложила к своим ушам. — Вот если бы, к примеру, у тебя сапфиры при себе были…

— Ступай, Гелюшка, уходи… Я безумен, совсем скоро остатки человечности потеряю, наброшусь… — Длинные твердые пальцы нащупали на мочках то, что я с таким трудом сюда принесла. Глаза его зажглись недоверчивым удивлением: — Как?..

— После расскажу. Бери, чардей, действуй. Сама я дотронуться даже не смогла.

— Погоди! — Мужские руки крепко держали мою голову. — Ты, Попович, великолепно все исполнила. Не дергайся, внимательно слушай. Да, теперь я здесь со всем справлюсь. Но без тебя. Того, что буду сейчас творить, никому не перенести.

Я чувствовала, что он снимает с меня серьги, чародейские сапфиры, наполненные силою блаженненьким Митькой. «Передай гостинец, тетенька, мне они без интересу, а Семушке пригодятся. Добрый он, помочь хотел, уберечь. Нет, никто не усмотрит, даже сам не углядит. Ручками пусть трогает. Имя у тебя какое потешное, Ева и Ангелина». Какое счастье, что я успела с пацанами своими повидаться, не загляни перед визитом к Фараонии в церковную ночлежку, страшно даже представить, каких бы ошибок наделала.

— Поторопись, — попросила я чародея. — Снаружи меня отнюдь не место в партере ждет.

Он посмотрел на янтарную завесу, приподнял золотистые брови:

— Понятно… В последний момент тебя вытолкну.

— Хорошо.

Некромант, о существовании которого я мечтала бы забыть, закончил сбор бусин и теперь желал внимания.

— Воркуете, голубки? — Встать с коленей Крестовского я даже не подумала, смотрела, как хтонь возвращается к столу. — Дура-девка, болван-чародей…

Не боялась, вот ни капельки даже. Здесь мне безопасно. А вот там, за завесою…

Нос генерала съехал на сторону, открывая сочащиеся гноем дырочки, волосы сыпались на плечи, усеивали мундир седыми клочьями, голос стал противно-скрипучим. Тело Семена, ощущаемое через одежду, теплело, я будто на печи сидела. Он готовился к волшбе, но раз пока меня не выталкивал, время для нее не наступило.

— С барыней Бобруйской, Теодор Васильевич, давно знакомы? — спросила я светски. — Во снах ей являлись?

— С Нинелькой-то? — хохотнуло чудовище, уже мало похожее на человека. — Было дело, баловался, морочил убогую, суккуба изображал. Страсть бабья, она вкусная…

На этом любопытном моменте — когда еще мне кто про иноземных демонов расскажет? — Крестовский решил, что пора. И, не дав возможности даже распрямиться в полный рост, швырнул меня в янтарный кисель. Хорошо, сделать вдох успела.

В полете я сгруппировалась, упала ничком, перекатилась на бок и не сопротивлялась, когда десятки склизких щупалец меня куда-то потащили. Было мягко, но очень противно. И воняло гадостно.

— На алтарь кладите! — громыхал Асмодеус.

Кто-то взвизгнул:

— Перстень жжется! Руку девке отнять!

Склизкость отступила, я вытерла о подол ладони, села. В алтарной плите зияло круглое отверстие, видимо, кровосток. Огляделась по сторонам. В мое отсутствие поганый храм претерпел разительные изменения. Многочисленные гробы были открыты, меж ними теперь сновали десятки отвратительных существ. Фараония с Давиловым, связанные по рукам и ногам, лежали на ступеньке под алтарем, Асмодеус же, ожидаемо одноногий, опирался на отобранный у чародейки посох.

— Что там, Гелюшка? — простонала Квашнина.

Упыри суетились вполне осмысленно, скорее всего, готовились к обряду, притом к обряду привычному и регулярному, каждый свою роль исполнял. Мне же по либретто полагалось ожидать незавидной участи. И ладно.

— Петля, — ответила я чародейке, — перехлест магический, двойной даже.

— Попрощаться-то с возлюбленным успела?

— Не особо.

— Обезумел соколик от перехлестов?

— Навроде.

Асмодеус велел нам замолчать, сплел в воздухе поганый аркан, обратившийся склизкими пиявками, направил его на Фараонию. Старуха задергалась, когда черви ее коснулись, сложились лентою, закрывая рот. Кошмар какой. Давилов был без сознания, лежал ничком со связанными руками, признаков жизни не подавал.