Моя дорогая подруга хорошо понимала риск нашего положения и не стала говорить о Шахире даже своим сыновьям, Нику и Бену. Эти ребята росли рядом с моими детьми, считавшими их своими кузенами.

Следом шла Пэтси, счастливо проживавшая в Бельгии. Я знала, что она поймет мои чувства и разговор с ней выйдет очень коротким. Она сама поймет то, о чем я промолчу. Дальше – Барри Гудман, мой дорогой друг, вернувшийся в Лондон. Незабвенный Энтони Уильямс познакомил нас с Барри за обедом, подозревая, что мы с ним поладим. В результате мы с Барри обменивались книгами, вели беседы и радовались взаимному доверию. Барри обладает замечательным умом и удивительной прозорливостью. Это он позаботился о том, чтобы первый выход Верити в моем сопровождении в ресторан и Галерею искусств произошел в возрасте восьми дней. Барри стал прекрасным крестным для Верити и сыграет ту же роль и для второго нашего ребенка. Разумеется, я поделилась новостью с Деб Гриббл, как с сестрой, которой у меня никогда не было. Она поддерживала меня в самые трудные часы моей жизни, наступившие сразу после похищения детей, и тоже любила Шахиру. Она тоже плакала. Я связалась с Джудит Курран в Новой Зеландии, чтобы ввести ее в курс дела. Она как раз собиралась на самолет, вылетавший в какую-то экзотическую страну на съемки документального фильма, но тут же отвлеклась от сборов и разделила со мной смех и слезы радости. Эта никогда не теряющая головы женщина первым делом спросила: «Хочешь, я сегодня же слетаю туда и помогу тебе привезти ее домой? Что еще я могу для вас сделать?»

Мои дорогие крестные, тетушка Конни и дядюшка Кевин, ставшие мне отцом и матерью, ответили на мой звонок из кухни городского частного дома, куда они переехали после продажи фермы.

– Дорогая, это же прекрасная новость! – сказала тетушка Конни. – Береги себя тоже, не только детей. Мы вас всех очень любим.

Аристократичная Хетер Браун разрыдалась прямо над кухонной раковиной, когда я поделилась с ней новостями.

– Черт возьми, – всхлипывала она. – Не может быть! Нельзя никому об этом говорить! Я жила в Малайзии и знаю, чем это может для вас обернуться. О, как же это замечательно!

Как я жалела, что моего дорогого Энтони Уильямса не было в живых. Я обязательно поделилась бы с ним своей радостью. Он умер за три месяца до этих событий от агрессивной формы рака. Но могу поклясться, что я слышу его тягучий голос: «Пройди эту дорогу до конца, дорогая. Просто пройди до конца. Разве у тебя есть другой выбор?»

К концу этого дня я ужасно устала и, ложась спать рядом со свернувшейся калачиком Верити, уснула глубоким и счастливым сном. Правда, ближе к рассвету меня охватило холодное, скользкое чувство страха. Я тут же легла рядом с Биллом.

С этого момента я должна быть крайне осторожна. Я должна буду кривить душой в ответ на неизбежный вопрос: «Вы говорили со своими детьми?»

Как же мне избежать этих невинных, но очень опасных вопросов? И тогда я придумала стратегию, маневры, которые позволят мне выбраться из сложных ситуаций и найти ответ, способный удовлетворить самых любопытных. Столкнувшись с этим вопросом, я буду слегка менять тему, как это делают политики и дипломаты по всему миру. «Мне бы очень хотелось их обнять. Прошло столько лет, но я не перестаю думать о том, как прекрасно было бы их обнять. Я не могу об этом говорить сейчас, вот-вот расплачусь. Вы должны меня понять» – вот что я скажу в ответ на этот вопрос. Может, коснусь его или ее руки в благодарность за понимание и подводя черту под разговором.

Мне приходилось убеждать себя в том, что эти слова даже не будут ложью. Я стану говорить чистейшую правду, только избегая ответа на заданный мне вопрос. Самое главное – я обязана защитить своих детей. Их интересы и безопасность должны стоять на первом месте, а не мои сложные отношения с совестью и прессой.

Как мы с Биллом потом узнали, это оказалось весьма непросто. Мне пришлось свести нашу социальную жизнь либо к большим событиям, вроде крещения или свадеб, либо к камерным встречам в тесном кругу людей, которые знали о том, что происходило. Нам было очень сложно хранить наш секрет, но все это было сделано ради безопасности моих детей и тех робких шагов в жизни, на которые они решались.

Мой первый контакт с Аддином сначала получился куда более сумбурным, чем с Шахирой. С ней мне было проще перейти к женским разговорам.

К счастью, я знала, что подросткам и молодым людям очень сложно выразить словами свои эмоции. Я могла себе представить, насколько это трудно для моего сына. В западном обществе юноши его возраста отчаянно старались разорвать узы, связывавшие их с родителями, но Аддин все еще находился в зоне строгого влияния моего бывшего мужа.

Аддин был очень стеснительным в детстве, к тому же обладал врожденным чувством осторожности. Он редко совершал что-либо, не обдумав хорошенько сначала все риски и свои шансы на успех. Он всегда был вдумчивым, склонным взвесить все за и против, и я могла только строить предположения, какие проблемы могут образоваться в его относительно стабильной жизни с моим появлением. Мне хотелось узнать и понять юношу, в которого превратился мой сын, и я решила, что, общаясь с ним, должна ясно показать ему, что принимаю его как взрослого человека.

Я как никто другой должна показать свое уважение к нему, потому что у меня были основания полагать, что мой бывший муж, конченый манипулятор, по-прежнему стремится управлять всеми сферами жизни наших взрослых детей. Умный молодой человек нуждается в уважении и признании его как равного родителями. Без родительского доверия личности и уму ребенка не разовьется и его самооценка.

Я решила взять быка за рога и позвонила Аддину сама. Шахира призывала меня это сделать и дала его номер телефона. Я помнила, что Аддин не любил писать, когда был ребенком. Ему ставили легкую форму дислексии. Выходит, лучше всего было начать наше общение с короткого телефонного звонка. Кроме того, ему исполнялось двадцать лет, и я больше не могла пропустить ни один из его дней рождения.

Я несколько раз набирала номер и давала отбой еще до того, как устанавливалось соединение. Я старалась успокоить нервное бурление в животе и наконец решилась.

Я должна была говорить быстро, точно и с любовью. Кто знает, выдастся ли мне еще один шанс перемолвиться с ним словечком?

На той стороне линии ответили на звонок.

– Здравствуй, Аддин, это мама. Прости, что так вторгаюсь в твою жизнь, мне совсем не хочется ставить тебя в неловкое положение, но мне очень, очень хотелось услышать твой голос. Я люблю тебя и безмерно скучаю, и мне весьма жаль, что я не смогла вернуть вас домой. Я пыталась, я чрезвычайно старалась, но это было невозможно. (Я быстро втянула в себя воздух.) Я посылала вам подарки, письма и открытки, только вот не знаю, получали ли вы их. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я необычайно горжусь тобой, тем, что ты – мой сын, и буду любить тебя, как бы ни сложилась твоя жизнь. (Я снова втянула воздух и всхлипнула.) Хорошо, я сейчас закончу. Прости, что тебя побеспокоила. Я тебя очень люблю и…

– Мам, не вешай трубку! Прости, что я не писал тебе писем и не звонил, когда Шах нашла тебя. Мама, я просто не знал, что сказать или как написать. Мне страшно, мама, и я тебя тоже люблю!