облаком за живым теплым кочевым лепетным Облаком…

И входим в низкую слепую темную косую кривую, как нога Амира, кибитку нищую сонную… И входим в кибитку темную…

…Чу!.. Эй!.. Кто стоит недвижно посреди кибитки нищей низкой тьмовой невеселой?.. Кто стоит?.. И молчит?.. И не подходит?.. и не шевельнется?..

— Эй, кто ты?.. Хозяин!.. Мы гости…

— Это белый тополь… Он пророс восстал из глиняного пола и ушел через крышу в небо… к Богу… Это белый пирамидальный тополь-арар… Он похож на моего последнего жениха Зафар-бая… Он пришел навсегда… И не уйдет никогда… Жемчужный белый тополь — арар… И я обнимаю его по ночам… Как жениха… Я Ханифа-Тюльпан, а оя Тополь-Арар… Тополь и тюльпан… И я обнимаю его по ночам…

Айя!..

Ай Ханифа-Тюльпан! Ай Ханифа-ханум! ай Вечная Вдова-Невеста-Дева!.. Ты заждалась? состарилась? поникла? отцвела? ай родина убитая вдова невеста дева жена неутоленная моя моя моя!..

…И тут Ханифа-Тюльпан зажигает бухарский светильник… И светло…

И мы садимся на долгие курпачи-одеяла и опускаем ледяные ноги в земляную печь — сандали… Тепло!.. И мы сидим… Оцепенело…

И тут!..

Ай нет!.. нет!..

Ты не состарилась ты не поникла ты не отцвела Ханифа-Тюльпан Ханифа-ханум…

И ты снимаешь с себя траурный жемчужный чекмень и стоишь в малиновом согдийском парчовом платье… да!..

И ты снимаешь с головы узкой птичьей голубиной кашмирский фазаний обширный льющийся платок и…

И собранные связанные в тесный узел падают до пят до глиняного пола низвергаются водопадные смоляные тучные дремучие текучие падучие власы власа власа власа…

И глядят девичьи неизмятые невинные неизведанные глаза глаза глаза.

…Айя!.. Откуда?.. Через сотни пыльных тленных лет?.. Откуда глядят лазоревые согдийские дальные до-арабские глаза глаза глаза?.. Самаркандских голубых лазоревых лазурных бирюзовых куполов изразцов глаза глаза?.. Глядят живые изразцы, глядят живые дымчатые текучие глаза купола?..

Согдиана! Согдиана! ты в пыли! в земле! во тьме! во прахе! в тлене! а глядят глядят через века твои твои живые лазурные бирюзовые переливчатые дымчатые глаза?.. Согдиана ты истлела!.. Уж и червь загробный забыл оставил тебя… А глядят твои живые полноводные небесные глаза… Согдиана — ты ушла, а глядят твои бирюзовые живые глаза…

…Согдиана Согдиана…

И там есть кишлак горный дальний

И там кибитки глиняные низкие мазанки саманные

И там выше кибиток стоят шелковые вольные травы медовые

медвяные

И в травах резвятся растут бегут зреют девы девочки ранние

И их головки маковые смоляные хмельные едва выступают

ликуют над

травами

И у них глаза согдийские лазоревые дымчатые переливчатые

давние

давние

И каждую можно купить за десять дряхлых динаров

И догнать настичь опрокинуть в травах

О Согдиана Согдиана

Согдиааааааанаааа…

…Айя!.. Тимур! Джахангир! Тиран!.. Империи умирают — остаются живые глаза!..

Ханифа-ханум! Ханифа-Тюльпан!.. Ханифа-глаза!.. Да!!!

Таджичка… Ханифа-Тюльпан… Ты рядом… Здесь…

..И здесь мудрость моя. И здесь заводь тихая сокровенная тайная далекая моя… И здесь вьется льется ласточка лазоревая моя… да!..

Тогда…

Тогда Амир Тимур из нагретых сонных курпачей-одеял глядит на нее остро хищно горько… Он мучится… Он хочет хочет хочет что-то вспомнить… Но далеко все далеко все туманно зыбко все далеко все далеко… Боже!..

…Таджичка… Ханифа-Тюльпан… Была?.. Жена?.. И умерла? ушла? убита сонною моей ночной слепой глухой больной ползучею змеиною падучею рукою?..

Сонно!.. Далеко!.. Далёко!.. И средь жен ее не помню…

Жены жены… Жены…

И я брожу средь прошлых жен как средь деревьев одичалых сонных дремных беспробудных давних сонных сонных…

Жены!..

ТАДЖИЧКА

Жены!..

Аллах, Ты знаешь я был умерен с женами…

Не я умертвил жену свою Улджай-Туркан-ага — сестру кровного врага моего Амира Хусейна…

Где теперь кости его о Аллах? но близка наша встреча…

…Улджай, ты помнишь, как я отдал тяжкие серьги твои брату твоему в выкуп за захваченных им в плен друзей моих амиров Джаку, Давлатшаха, Ильчи-баха-дура… И твой брат принял серьги, хотя узнал их…

Улджай, ты помнишь, как мы клялись в дружбе и любви с братом твоим на древнем мазаре Али-ата, осыпанном золотыми жгучими роящимися осами… Как мы клялись на Коране и мече… Как мы клялись — и ни одна оса не посмела ужалить нас… Но твой брат изменил той клятве, но твой брат ужалил меня… И тот меч покрылся порос мухами зловонными могильными…

Не я умертвил тебя жена моя Улджай-Туркан-ага… Не я боюсь встречи с тобой в садах иных… Да!.. Уран!..

…Жены… Но где Таджичка?.. Та?.. Была ль?.. Ушла?.. Убита?.. Иль жива?..

…Но! Но я родился с младенческими кулачками из которых кровь текла как сок из маленьких зрелых ходжа-ильгарских гранат!..

…Да! Уран!..

…Не я боюсь встречи с тобой возлюбленная жена моя Сарай-Мульк-ханум, ханская дочь, старшая жена моя… Но ты придешь вслед за мной в сады иные…

О Аллах многие ждут нас там и уже немногие придут за нами…

…Ты придешь за мной возлюбленная гладкокожая льстивотелая младшая жена моя Тукель-ханум, дочь монгольского хана Хизр-Ходжи!..

Для тебя возвел я многоплодовый птичий фазаний сад Дилькуш с павлинами бродящими в зарослях персидских сиреней и желтыми айвовыми абрикосовыми тугайными оленями, пьющими из росистых озер хаузов родников…

…Ты придешь за мной возлюбленная жена моя Туман-ага! мой сквозящий стебель! моя хрупкая камышинка моя курчавая свирель поющая в утренних миндальных рощах! Я срезал тебя и взял тебя я сделал тебя женой своей, когда тебе было двенадцать лет!..

…Жены… Но где Таджичка?.. Та?.. Была ль?.. Ушла?.. Убита?.. Иль жива?.. А?..

…Не я боюсь встречи с тобой задушенная мной возлюбленная жена моя Чолпан-Мульк! дочь монгола Хаджи-бека!.. Не я боюсь встречи с тобой там…

Не я ль брал тебя в походы мои? не я ль оберегал тебя в ночных ледяных кибитках? не я ль кутал тебя в одеяла китайские кашмирские персидские?..

Но ты была монголка! ты жила по Ясе Чингис-хана! ты являла лицо свое воинам и сподвижникам моим у походных быстрых костров у кочевых дастарханов-застолий…

Айя!.. Ты подносила кумыс в торсуках не только мужу своему!.. И у тебя были косы смоляные до пят как у этой Ханифы-Тюльпан (и потому? и потому я вспомнил тебя). И я любил твои косы длинные как конницы чагатайские барласские мои… Я любил твои косы вымытые в кислом молоке — чурготе и оттого сияющие как смоляные шелковые атласные ахалтекинские жеребцы…