В наступившем переломе, когда остальные танки, пытаясь развернуться, подставили борта, и еще один из них остановился подбитым, а оставшиеся повернули назад, командир роты подал сигнал на продолжение атаки. Немецкие танки значительно быстрее покидали поле боя, чем шли на нас. Жаль, не удалось оставшимся бронебойщикам подбить хотя бы один из улепетывающих «тигров»

Поднявшиеся штрафники с особой яростью добивали не успевшую убежать фрицевскую пехоту. А Жора Сергеев и подбежавшие к нему бойцы подняли и разоружили немца, оказавшегося гауптманом (капитаном), командиром танкового батальона. Ценный трофей добыл Сергеев! Пленного вскоре отправили в штаб батальона под конвоем бронебойщиков, подбивших танки и, по нашему мнению, заслуживших тем самым награды и досрочное освобождение.

И это была последняя серьезная на этом фланге попытка фашистов вернуть утраченные позиции. Больше они на это не решались. А мы, развивая успех, преследовали отступающих еще километра два. Захватили позиции их второго (или третьего?) эшелона обороны в населенном пункте близ города Сероцк и на этом остановились. Несколько менее значительных вылазок фрицев, видимо, прощупывавших нашу стойкость и готовность дальше вести бои, мы отразили почти «по инерции», на том уровне напряжения, которое возникло в начале атаки.

Через два дня нашу роту сменил стрелковый батальон, командир которого, майор, уж очень дотошно выспрашивал нашего ротного о контингенте воинов роты и совсем немного – о противнике. Видимо, этот батальон дальше наступать не собирался. Выходит, как бывало и раньше, сделали за него это мы.

Итак, за эти трое суток боевых действий задача, поставленная нашей роте, была выполнена и быстро, и, как оказалось, с небольшими для такого результата потерями. Мало того, что эту часть плацдарма мы восстановили, но еще и углубили на 2–3 километра. Он был также расширен еще и войсками дивизии, с которой действовала наша рота, до прежних размеров.

Естественно, что вывод роты из боя и отвод ее в тыл был расценен штрафниками как признание командующим 65-й армии генералом Батовым смелости, решительности, геройства и мужества этих бывших офицеров, достойных того, чтобы без ранений быть прощенными, освобожденными, а может быть, и представленными к наградам. Как это сделал в свое время другой командарм, генерал Горбатов, о чем в батальоне знали все, и это его решение считалось мерилом доброго, справедливого отношения к людям, где-то оступившимся, в чем-то провинившимся.

Когда проходили знакомые каменные подвалы, теперь уже занятые не то каким-то штабом, не то тылами сменившей нас части, командир роты приказал сделать здесь маленький привал-перекур. Я и некоторые офицеры подошли к подбитым немецким танкам еще раз посмотреть на них вблизи.

Меня удивило, что в некоторых местах броня была нарушена, но оказалось, что разрушено было и откололось только бетонное усиление брони, довольно толстое. Подумалось, что иссякает у Гитлера хваленая крупповская сталь, если и здесь уже не настоящая, а «эрзац-броня». Может, тогда я и не прав был. Но это было только первое мое впечатление о хваленых «тиграх».

Наш ротный капитан снова построил роту, поблагодарил всех за образцовое выполнение боевой задачи. «А теперь споем?» – завершил он свое краткое выступление. И тут оказалось, что молодой политрук, лейтенант Мирный, обладает сильным и звонким голосом. С первого шага (это считалось добрым знаком) он запел популярную тогда у артиллеристов песню: «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет отчизна нас…»

С каким воодушевлением, несмотря на еще не затихшую, но уже не рядом, а все более удаляющуюся трескотню автоматов и пулеметов, пели штрафники охрипшими голосами эту и другие песни всю дорогу до самого штаба батальона!

Остановив строй у домика, где разместился комбат, и подав команду «смирно», капитан пошел докладывать. Неожиданно долго тянулись минуты в ожидании выхода комбата Батурина.

И вот он вышел. Невозмутимый, спокойный. А за ним понуро шел ротный. Какое-то странное предчувствие охватило, наверное, каждого. Не подав команды «вольно» (а может, и не заметив, что стояла рота «смирно»), подполковник закатил довольно длинную речь, пересыпанную избитыми лозунгами и казенными фразами. Смысл его словоизвержения заключался в том, что он, комбат, от имени Родины благодарит всех за выполнение боевой задачи. От командования 65-й армии и именем Родины он призывает всех послужить верой и правдой, не пожалеть и в дальнейшем сил своих на благо своего отечества, выполнить новый приказ отчизны ради грядущей победы… и т. д.

Ропот разочарования прокатился по шеренгам. Бойцы зашевелились, хотя команды «вольно» так и не последовало. Почувствовав недовольство в строю, Батурин стремительно завершил свою речь постановкой задачи от имени командарма на расширение еще и части правого фланга плацдарма, которое, дескать, нам достанется так же легко (здесь мне показалось, что в его словах проскользнуло недовольство чем-то). Знал бы он, как «легко» (а может, и знал уже?) выполним мы эту новую задачу.

К нашему строю добавилась еще небольшая группа штрафников, человек 5–6. Среди них я заметил одного, заметно выделяющегося ростом и телосложением человека, напоминавшего кого-то из давно виденных мною. Ну, просто навязчивое «дежавю»! Но пополнение это было включено в состав взвода Феди Усманова, а дальнейший калейдоскоп событий не позволил заняться уточнением своего предположения. И только теперь, получив доступ к некоторым документам ЦАМО РФ, у меня возникли почти неопровержимые предположения, о которых чуть ниже.

Понурые, вдруг вконец утратившие еще тлевшую надежду на высокую оценку их подвига, штрафники без аппетита и без обычных в это время шуток поедали ужин, и даже боевые сто граммов не подняли упавшего настроения.

Сразу же после ужина, без так необходимого, хотя бы на несколько часов, отдыха, нам предстояло преодолеть ускоренным маршем километров 15, чтобы еще до рассвета занять окопы в назначенном участке обороны на правом фланге плацдарма. Где шагом, где бегом, еще задолго до рассвета, взмыленные, как загнанные лошади, ввалились мы в окопы, которые занимали подразделения, кажется, 108-й или 37-й стрелковых дивизий. Уже после войны в воспоминаниях генерала Батова «В боях и походах» прочел, как комдив 108-й говорил, что «бой на Наревском плацдарме для частей нашей дивизии за всю войну был одним из самых жестоких».

А значит, и для нас тоже.

В дальнейшем, изучая материалы, касающиеся боев на этом плацдарме, я узнал, что в полосе, где нам приходилось сражаться, действовали 407, 444-й и 539-й стрелковые полки, чьи подразделения «отдавали нам право» идти за них первыми в атаку. А вот кто из них сменял нас потом на отвоеванных у немцев позициях, не помню, да и не знал, наверное, потому что рота наша фактически и здесь действовала самостоятельно.

Поскольку в окопах мы появились еще задолго до рассвета, то и те, кого мы сменяли, сразу же покинули траншеи, чтобы смену эту не заметил противник. Единственное, что мы успели узнать у сдавших нам оборону, это то, что немецкие окопы от нас не далее 150 метров и что днем и ночью фрицы совершают массированные артналеты. Днем, кроме того, за нашими офицерами и солдатами охотятся немецкие снайперы и пулеметчики, которых, по-видимому, там немало.