Через мгновение наступившей тишины разразился громкий хохот понявших шутку. Пожалуй, чуть ли не громче всех хохотал сам связист Валерий. К слову скажу, что Валерий был внешне удивительно спокойным офицером, по крайней мере три черты воедино слились в его характере: неподдельная искренность, неутомимая работоспособность и редкая скромность…

Этот взвод связи постоянно пополнялся специалистами из прибывающего пополнения, чтобы всегда быть в готовности обеспечивать связь со старшими штабами, а также с воюющей ротой в боевых условиях. Так вот, Валерий Захарович Семыкин, командир этого взвода постоянной готовности, за короткое время пребывания в батальоне успел стать особенно авторитетным офицером. Его авторитету совершенно не мешало то, что он совсем недавно еще был обыкновенным штрафником нашего батальона.

Угодил он в него за то, что разведгруппа, заброшенная в тыл врага, в составе которой был и Валерий, не смогла выполнить все задания, возложенные на нее, по вине начальника группы потеряла связь со своими, и члены этой группы вынуждены были выходить через фронт к своим поодиночке. Вот его посчитали вышедшим из окружения, и попал он в штрафбат, как «окруженец». А в боях за Брест Валерий проявил геройство, был награжден медалью «За отвагу» и досрочно восстановлен во всех офицерских правах. И стал он в строй в нашем штрафбате, где благодаря своей грамотности в непростом деле военной связи и удивительной работоспособности вскоре стал помощником начальника штаба батальона – ПНШ по спецсвязи.

Формирование роты и подразделений усиления – взводов пулеметного, противотанковых ружей и минометного – уже было в стадии, когда они достигли готовности вести самостоятельно боевые действия усиленной ротой. Бойцы всех этих подразделений даже прошли этап овладения новым для многих штрафников оружием. Они научились не только заряжать и разряжать, разбирать и собирать, но и метко стрелять из «ПТР», пулеметов и сноровисто вести огонь из минометов.

Через начальника штаба, Филиппа Киселева, нам стало известно, что вскоре рота получит боевую задачу. Обстановка тогда складывалась не лучшим образом. Значительно севернее Варшавы в районе Пултуска-Сероцка 65-я армия еще 5 сентября захватила плацдарм на реке Нарев и с трудом, но удерживала его. Однако после 15 сентября немцам удалось, двинув свою ударную силу – танки, потеснить «батовцев» и несколько смять фланги этого плацдарма. Но тогда плацдарм устоял. Немецкое командование называло Наревский плацдарм «одним из пистолетов, направленных в сердце Германии». И именно потому не прекращало усилий для его ликвидации, как писал в своей книге «В боях и походах» командарм 65-й армии генерал Батов Павел Иванович:

«…4 октября последовал огромной силы контрудар. Это было для нас полной неожиданностью. Враг перешел в наступление. Немецкие танки дошли через боевые порядки чуть ли не до самого берега». (С. 452).

Как оказалось, оборона плацдарма местами не выдержала напора противника.

«Многие батальоны стали отступать. С каждым днем увеличивались потери в войсках армии. Противник разорвал боевой порядок на стыке и вышел к Нареву… Во второй половине дня 6 октября фашистским танкам удалось вклиниться в нашу оборону. Его атаки продолжались до 10 октября. Нашему плацдарму на Нареве уделяли очень большое внимание и руководство Фронта, и представители Ставки во главе с Г.К. Жуковым». (С. 458–459).

В то время мы, будучи всего только взводными командирами, по своему лейтенантскому, довольно узкому кругозору не могли даже приблизительно судить о причинах этой неудачи. Только после войны, изучая воспоминания военачальников и военно-исторические труды во время учебы в академии, я кое-что для себя прояснил, о чем упомяну ниже. Но, видимо, на плацдарме создалась особо угрожающая обстановка, если командующий фронтом маршал Рокоссовский, как вспоминает генерал Батов, перенес свой наблюдательный пункт на НП 65-й армии. И по приказу Рокоссовского в помощь генералу Батову стали выдвигаться с других участков фронта и из фронтового резерва танковый корпус и несколько стрелковых дивизий.

Видимо, маршал вспомнил и о «банде Рокоссовского» (как наш ШБ величали немцы), о его напористости и бесстрашии, если нашему штрафбату было приказано 16 октября срочно грузиться в автомобили, чтобы убыть туда же, на плацдарм. Не знаю, было ли известно маршалу, что батальон-то состоит всего из одной, хотя и усиленной роты. А мы, как маленький ручеек, без единого длительного привала, вливались в бурный поток войск, двигавшихся и днем и ночью к плацдарму. Навстречу этому потоку шли и шли вереницы едва плетущихся людей, освобожденных из фашистских концлагерей, с детьми, раздетыми и разутыми…

Мы даже обгоняли армейские машины, часто с девушками-солдатками то ли передислоцирующихся госпиталей, то ли медсанбатов, а может, банно-прачечных отрядов (были и такие на фронте), или даже расчетов зенитно-артиллерийских установок. Не знаю, с чем это связано, но как только попадались такие машины, наши бойцы кричали: «Воздух!», «Рама!», как при воздушной тревоге. Может быть, таким образом они проявляли к ним свое внимание?

Во время одной из коротких остановок в городе Вышкув, захваченном у противника одновременно с плацдармом еще в начале сентября, мы увидели на указках направление на «Фронтовой санаторий для командного состава». Вот, подумал я, откуда эта фраза о «санаторном лечении» в моей госпитальной справке. Видимо, тамошнее медицинское начальство полагало, что и взводным лейтенантам найдется в нем место. Может, и находилось, не знаю, хотя едва ли. Не имел возможности взводный командир на санаторный отдых, наверное.

Вскоре мы достигли Нарева и за понтонным мостом через него остановились в небольшом населенном пункте (почему-то в этой местности многие малые села назывались «фольварками»). Там и остановился штаб нашего батальона.

Новый комбат, которого здесь встретил офицер связи штаба армии, вскоре вызвал к себе ротного, капитана Матвиенко, а через некоторое время тот вышел и собрал нас, своих командиров взводов, и пояснил предстоящий план действий. Все время я невольно сравнивал действия подполковника Батурина с поступками бывшего нашего комбата полковника Осипова. Сразу пришла мысль о том, что прежний комбат непременно бы сам вышел не только к офицерам, но и к штрафникам, воодушевил бы их своими добрыми напутствиями и пожеланиями. Стало совершенно ясно, что батальон снова, как и до Курской дуги, будет воевать отдельными ротами, а не в составе батальона под единым командованием комбата, как это было при Осипове. Отодвигаясь от нас по времени, он не отдалялся, а наоборот, как-то вырастал, ярче выделялся на фоне людей, по сравнению с ним мелких, даже если они, эти люди, пытались показать себя значительными, недосягаемыми.

Вот и новый наш комбат не нашел нужным спуститься со своих высот не только до штрафников (а вспомните генерала Горбатова!), но и до подчиненного командного состава, сказать хоть несколько теплых слов людям, которых посылал в бой, зная, что кто-то из них не вернется уже никогда. Ну, хотя бы как бывший начальник курсов, готовивших младший комсостав для кавалерии, он должен был понять значение своего слова старшего начальника, да и просто обязан был найти ободряющие, мобилизующие слова. Или думал, что штрафникам это вовсе и не нужно? Здесь никто, даже замполит майор Казаков, никто из политсостава батальона не произнес подходящих к этому непростому случаю слов. Даже майора Оленина, вызвавшегося идти вместе с ротой Матвиенко, Батурин оборвал и приказал без его, комбата, распоряжения не принимать таких решений. Впечатление было такое, будто все права говорить комбат забрал себе, но и сам почти не раскрыл рта.