Павлов выступал на открытой сессии Верховного Совета, и ее тут же сделали закрытой. Его поддержали председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов и министр внутренних дел Пуго.

Горбачев обладал достаточной властью – он мог назначать и смещать таких чиновников, но тут в ответ на просьбу Павлова он лишь заявил, что не поддерживает ее. Некоторые советские обозреватели считали, что он был тайным инициатором этого маневра по причинам, которых никто не мог объяснить. Зная, как ревниво он относится к своей власти, я сомневался, что он стоит за всем этим, тем не менее я не мог найти объяснения его бездействию. Я обсуждал это с советскими политическими деятелями, журналистами и коллегами-дипломатами, и ни у кого, похоже, не было правдоподобного объяснения. В поисках ответов на этот вопрос я пригласил 20 июня на обед нескольких политических деятелей, включая мэра Москвы Попова (который, подобно Ельцину, только что победил на выборах). В ту неделю Ельцин был в Вашингтоне. Он был только что избран президентом РСФСР, хотя еще не вступил в должность, и ему была назначена встреча с президентом Бушем.

* * *

Утром в четверг сотрудник канцелярии мэра позвонил мне и сказал, что Попов не сможет быть на обеде, но он хотел бы заехать до этого, чтобы попрощаться, так как у него может не быть другой возможности увидеться со мной до моего отъезда из Москвы, назначенного на начало августа. Я сказал, что готов встретиться с ним в полдень, а обед был назначен на час дня.

Попов быстро приехал, и мы прошли в библиотеку Спасо-хауз. Дворецкий принес поднос с напитками, но мы оба попросили кофе. Я поздравил Попова с победой на выборах, а он спросил, что я намерен делать после отъезда из Москвы. Дворецкий закрыл дверь, и тогда Попов достал лист бумаги и, продолжая говорить, что-то написал на нем, затем передал листок мне. Там крупным, характерным для русских неровным почерком было написано:

ГОТОВИТСЯ ПОПЫТКА СНЯТЬ ГОРБАЧЕВА. НАДО СООБЩИТЬ БОРИСУ НИКОЛАЕВИЧУ.

Стараясь как можно естественнее поддерживать разговор, я написал по-русски на том же листке:

Я ПЕРЕДАМ. КТО ЭТО ДЕЛАЕТ?

Попов бросил взгляд на листок, написал несколько слов и передал бумажку мне. Я увидел следующие имена:

ПАВЛОВ, КРЮЧКОВ, ЯЗОВ, ЛУКЬЯНОВ

Когда я прочел, Попов отобрал у меня листок, разорвал его на мелкие кусочки и сунул себе в карман.

Мы поговорили еще минут десять-пятнадцать. Не следовало резко обрывать нашу встречу, чтобы не вызывать подозрений. Мы побеседовали об избирательной кампании, о планах Попова по дальнейшему развитию Москвы и об его оценке перспектив частного сектора. Думаю, это было достаточным прикрытием для микрофонов КГБ, хотя оба мы говорили, что придет в голову.

* * *

Попов уехал около 12.30, а я поспешно набросал несколько слов, положил сообщение в конверт, заклеил его и отправил с офицером американского посольства своему заместителю Джиму Коллинзу с указанием наибыстрейшим и наинадежнейшим способом переправить в Вашингтон. Сообщение было адресовано госсекретарю Бейкеру (который в то время находился в Берлине), помощнику президента по национальной безопасности Бренту Скоукрофту и президенту – и только, если они не решат иначе. Из-за разницы во времени оставалось всего два-три часа до встречи президента Буша с Ельциным.

Днем мне позвонил по надежному телефону заместитель госсекретаря Роберт Киммитт и сообщил, что президент Буш передаст мое сообщение Ельцину, но что я должен отправиться к Горбачеву и предупредить его. Я согласился, но сказал, что президент Буш должен, конечно, сказать Ельцину, что сведения исходят от Попова, но никому другому его имя раскрывать нельзя. Кроме того я считал, что вообще не надо называть фамилий. У нас же не было подтверждения того, что Крючков или кто-либо из остальных готовят заговор против Горбачева. Поэтому я предложил сказать Горбачеву, что у нас есть неподтвержденное сообщение о готовящемся заговоре, о чем ему следует знать. Киммитт согласился со мной и заверил меня, что все понимают необходимость не упоминать Попова, кроме как Ельцину.

Даже если бы наша информация была более точной, я бы не решился назвать Горбачеву имена заговорщиков. Ну как можно поверить, что американский посол сообщает главе государства, которое до недавнего прошлого было противником его страны, что премьер-министр этого государства, глава разведки, министр обороны и председатель парламента устраивают заговор против него? Не будет ли это выглядеть вмешательством в чужие дела в собственных интересах, попыткой посеять подозрения и произвести раскол? Нет, если все действительно так, то Горбачеву придется самому обо всем догадаться. Учитывая то, что происходило в Верховном Совете, он обойдется без подсказок.

Я позвонил Черняеву и попросил о срочной встрече с Горбачевым. Через несколько минут Черняев перезвонил мне и сказал, что я могу сразу приехать. В Москве вечерело, но все еще было светло – это был день летнего солнцестояния. Когда я вошел в кабинет Горбачева, он уже собирался уходить, с ним был только Черняев, да и я не взял с собой никого. Горбачев был в рязмягченном состоянии и, казалось, не спешил услышать, что я намерен ему сказать.

Он приветствовал меня словами: «Здравствуйте, товарищ посол», – и попросил не обижаться – он-де вовсе не намекает, что я служу интересам кого-либо кроме своего государства, просто меня здесь считают членом совместной команды по приведению к единому знаменателю американской и советской политики.

Я стал, продолжал Горбачев, влиятельным членом советского общества, человеком, который не только способствует лучшему взаимопониманию между нашими странами, но и проведению реформ в Советском Союзе. Как он уже говорил во время нашей предыдущей встречи, он не понимает, почему я решил уехать в такое критическое для страны время, как раз тогда, когда оба государства нуждаются в моей помощи. Горбачев выразил надежду, что мы сможем еще раз встретиться для более длительного прощания, когда он вернется с заседания «семерки» в Лондоне в будущем месяце.

Я почувствовал себя неловко от лестных слов Горбачева, и это, наверное, было заметно. Во всяком случае, Черняев это заметил, как явствует из его отчета об этой беседе. Меня же больше всего заботило то, как сказать Горбачеву о заговоре; он сыпал комплиментами, а я думал: «Как я все это изложу в своем отчете?». Обычно я докладывал обо всех разговорах с Горбачевым почти буквально, насколько позволяли память и наскоро нацарапанные записи, но если я повторю, даже в пересказе, комплименты Горбачева, это будет отзывать самовосхвалением, и кое-кто из чиновников, вечно ищущих намека на самоуверенность со стороны коллег, могут даже заподозрить, что я намеренно преувеличил его слова. Я решил опустить всю эту часть беседы в своем отчете – сказать лишь коротко о риторическом вопросе Горбачева насчет моего скорого отъезда.

* * *

Мы сели за длинный стол в его кабинете, который стал мне таким знакомым, я – лицом к окнам, а Горбачев и Черняев – с противоположной стороны. Горбачев спросил, зачем президент Буш послал меня к нему. Я тщательно подготовил и продумал то, что собирался сказать.