class="p1">— Через полтора.

— Хорошо, Юрик, через полтора. Жду.

Как они оказались в прошлый раз на Савеловском? Да, в общем, случайно. Но если учесть, что редакция находится рядом с вокзалом, то можно сказать — не совсем случайно. Просто в привокзальный ресторан они никогда не ходили, поскольку знали, что кухня там не ахти. Да и обслуживание не блещет. Но так уж получилось — весь день работали не покладая рук, даже без обеда остались, материал срочно шел в набор, хоть убей — его нужно было довести до кондиции. К половине пятого добили. И тут им звонят, как в сказке, из бухгалтерии: «Ребята, почему не идете премию получать? Или забыли, что мы до пяти?» — «Какую премию?» — «Квартальную. Все давно получили, а вы в командировке мотались… Будете получать или уже не нуждаетесь в деньгах?» Помчались, конечно, в бухгалтерию.

Ну, и как было не заглянуть в ресторан после такого рабочего дня?

А есть хотелось: вот прямо сейчас выложи мне горячую отбивную — и все. Не надо нам богатых уютных ресторанов. Нам просто посидеть. Поесть. Отдохнуть. Прийти в себя.

Вот так они тогда и оказались в привокзальном ресторане.

Полупустой, с высокими потолками, с несколько обшарпанными и откровенно грязными стенами, с подозрительного вида посетителями, среди которых заметно выделялись смело и громко спорящие цыгане, человек этак шесть или семь, с мешками, узлами и маленькими детьми, замотанными в разноцветное тряпье; с официантками с густо и грубо намалеванными губами и одним официантом-мужиком, примечательным своими засаленно-набриолиненными волосами и щербатым ртом; с кухней, которая, казалось, находится не в недрах здания, как обычно, а прямо посреди зала, тут и грохот посуды, и гвалт кухонных работников, и ссоры, и выяснения отношений официанток с поварами; одним словом — ресторан этот в некотором смысле был достопримечательностью Москвы, как бы оберегающей это детище для возможных теле- и киносъемок о злачных местах и московских нравах ушедшего столетия, — в этом отношении, конечно, была здесь некоторая прелесть.

Петров с Юриком сели за угловой столик; ничем особенным он не отличался от других столиков, во всяком случае — скатерть на нем, как и всюду, была застиранно-грязной и жеваной, но одно преимущество было: на отшибе стоял столик, в углу, с хорошим углом обзора. Официантку, которая подошла к ним (не скоро, конечно, но подошла — с величавым покачиванием бедер, с брезгливо оттопыренными губами), звали, помнится, Клавой-Клавди́ей. Так все и кричали вокруг: «Клава-Клавди́я, на минутку!», «Клава-Клавди́я, закуску!», «Клава-Клавди́я, повторить!»

— Так, ребятки, — не глядя на них, а как бы скользя взглядом по макушкам их голов, — на первое — уха, на второе — гуляш с макаронами, на третье — компот. Брать будете?

Петров улыбнулся. Он не усмехнулся, а именно улыбнулся. Нужно было растопить ледяное сердце Клавы-Клавдии, он как бы поманил ее пальцем: мол, милая, дорогая, наклонись, пожалуйста.

Клава-Клавдия покосилась на него, но небрежного своего отношения к ним не изменила: видала, мол, и таких, которые улыбаются и пальцем поманивают, дальше что?

— Видите ли, мы пришли не обедать, — сказал Петров, хотя пришли они как раз поесть, — мы пришли посидеть…

— Так бы и сказали сразу… По сто пятьдесят и по огурцу, так?

Петров не нервничал. Петров продолжал по-хорошему, по-свойски улыбаться. Черт побери, такую женщину победить — это тоже задача, ведь есть же к ней какой-нибудь подход?

— Хотите, отгадаю, — сказал Петров, — у вас есть дочка и учится она в третьем классе?

Это было стопроцентное попадание.

Странное дело, но у Петрова частенько получались такие вещи: сам не зная откуда и почему, но он мог многое отгадать в человеке, лишь один раз внимательно взглянув на него. Случались, конечно, и ошибки. Случались совершенно грубые непопадания. Но чаще всего в его отгадках теплилась истина. А в том случае — это было попадание «в десятку». При этом, конечно, само собой разумеется, что Петров никогда прежде не видел Клаву-Клавдию да и слыхом о ней не слышал.

— Ну, и дальше что? — Но голос у нее, хочешь не хочешь, а помягчел, доверять-то она не очень торопилась мужикам (мало ли, может, не первый раз здесь, кое-что и слышали о ней), но на всякий случай посмотрела на них повнимательней.

— А в том дело, — показал Петров царственным жестом на Юрика Устьянцева, — что перед вами сидит великий мастер фоторепортажа, фотопортрета и фотомонтажа товарищ Устьянцев. Между прочим, для знакомых делает исключения — фотографирует детей бесплатно. Так сказать, из любви к искусству.

— Вас поняла. Не требуется. — Отрубив таким образом возможность всяких заигрываний (господи, да их бы стошнило, если бы они стали заигрывать!), Клава-Клавдия тем не менее прониклась наконец к ним чем-то вроде уважения и, самое важное, вниманием. — Так что будем заказывать, ребята?

— Клава, на первое — попросите отрезать два куска мяса, на второе — покрепче посолить и поперчить их, на третье — поджарить.

Клава-Клавдия снизошла до них, на этот раз улыбнулась:

— Долго ждать будете, ребята.

— Подождем, — улыбнулся Петров. — Мы люди не гордые. Между прочим, чтобы было побыстрей, товарищ Устьянцев может даже стать огнем.

— Как это? — повела глазами совсем потеплевшая к ним официантка.

— Ну как. Фигурально, конечно. Вынет из груди горячее сердце художника и поджарит на нем отбивную.

— Ой, не смешите! — отмахнулась Клава-Клавдия. — Еще что будете заказывать?

— Ну, и международный армянский. Только, Клавочка, настоящий. Со звездочками. Это вас не я прошу, а корифей фотопортрета товарищ Устьянцев.

— По столько не положено…

— А по блату? — улыбнулся Петров.

— Да какой у вас блат? Ну ладно, принесу. Так и быть. — Клава-Клавдия, конечно, была уже своя. Родная. Теплая. Только не сразу хотела это признать.

— И по салатику, Клава. По хорошему салату. Между прочим, мы не ели со вчерашнего дня. Нужно уважить работников искусства…

Вот так они тогда устроились. В захудалом ресторане, среди бог знает каких посетителей, в неуютном зале, но вскоре почувствовали себя совсем не плохо, потому что Клава-Клавдия обслуживала их по высшему сорту. Она, наверное, отнеслась бы даже хуже к послам Гондураса или Гватемалы, появись они здесь (мало ли бывает чудес!), чем к ним, двум свободным художникам слова и фотомонтажа. А почему? А потому, что они умели пошутить, знали толк в каламбурах. И не грубо шутили, к чему давно притерпелось ухо замечательной официантки Клавы-Клавдии, а беззлобно, словно с некоторым обещанием чего-то хорошего, что должно обязательно случиться в нашей или вот вашей жизни. Так? Так. Потом они забылись. То есть разговаривали о вещах, которые волновали только их, ни на кого не обращая внимания, в том числе и на Клаву-Клавдию. Тем для таких разговоров было несколько. Во-первых, работа (это