вообще за тыщи километров укатила… Так что врешь ты все, Варвара, ой врешь!..

— А пошел ты знаешь куда! — махнула рукой Варвара. — Скажи спасибо — разговаривают с тобой. Другие бы, может, и на порог не пустили…

Слушая их, Полина иной раз переставала понимать: кто они — недруги или какие-нибудь мирные старик со старухой, всю жизнь, скажем, просидевшие на завалинке и теперь от нечего делать зубоскалящие на потеху Полине? Привыкшая быстро разбираться в обстановке, Полина на этот раз несколько растерялась: у ней и у самой не было чувства неприязни к старику, только удивление, что он появился здесь и говорит бог знает какие глупости, а ведь должна бы быть не только неприязнь, но, например, и боль — за мать, за Зою, должна быть непримиримость, наконец, к его все и вся обесценивающей усмешке, к его уверенности, что кругом одни чужие люди и все на свете один обман. Странно, то ли она не верила в серьезность и искренность слов старика, то ли в сознании своем еще никак не могла соединить его образ с тем человеком (Климом Башкой-Зародышем), который, слышала она, когда-то — в недобрый для Варвары час — появился в поселке и беспробудно пьянствовал здесь, ведя долгие глубокомысленные «беседы» со старухой Марьяной Никитичной, дальней родственницей Варвары, насчет знаменитой ее козы Степаниды — по-простому Паньки, которую он хотел променять у старухи на самого себя, а затем вчистую пропить вместе с Марьяной Никитичной, — ох и зла была на него старуха за эти речи! Так вот: Полина никак не могла взять в толк, что это — один и тот же человек, образ его рассыпался в сознании, тем более что слова, выводы, суждения старика никак не вязались с его возрастом, с его даже несколько благородной, уверенной осанкой, приметной внешностью — красивая седая борода, кустистые брови, наглухо застегнутый на вороте длиннополый плащ-накидка, резной посох между ног, — как было понимать все это?

А между тем разговор старика со старухой продолжался, из пустого, как казалось, переливался в порожнее, и тем не менее было в нем что-то любопытное, интригующее. Полина решила положиться на судьбу: пусть говорят что хотят, в конце концов старик пришел к матери, не к Полине, и имеет ли Полина право судить их?

— Положим, ты правильно прожила, а куда тогда от тебя Авдей делся? — по-прежнему насмехался старик. — Говорю тебе — все обман!

— Тут я сама виновата, злосчастная, — вздохнула мать Варвара. — Не уберегла Егорку, Авдей не простил, ушел из дому…

— Сын, что ли? Егорка-то?

— Сын.

— А говоришь: отчего меня земля держит…

— Что такое? — не поняла Варвара.

— Авдей-то твой, выходит, тоже хорош. Бросил вас — и айда по всему миру шастать…

— Много ты понимаешь, — снова опалила Варвара своим взглядом старика. — Так, да не так, поняла твоя пустая голова?!

— Обман все, один обман кругом… — повторял снисходительно старик.

И, как бы окончательно махнув на старика рукой, мать Варвара неожиданно обратилась к дочери:

— Слушай-ка, Полина, а ведь я знаю, ой знаю, куда ты ездила…

— Выходит, догадалась? — нисколько не удивилась Полина.

— Это ты без толку нас помирить хочешь, — покачала мать Варвара головой. — Сколько лет ждала его… а теперь и вовсе какие там жданки…

— Так и помирать будете?

— А поживем еще, поживем, Полина… Ты нас раньше времени не хорони…

Мать Варвара поднялась с чурбака (поднималась с трудом, с оханьем), побрела к дому, потрогала высохшей трясущейся рукой мох между бревнами, погладила почерневшее от зги и времени щелястое дерево, будто навеки прощалась с ним. Да так и было — прощалась старуха с домом, в котором прожила без малого сорок лет; когда-то он уже старел, этот дом, исходил на нет, но вовремя вернулся Авдей, обновил его, подремонтировал, покрасил — и зажил дом второй жизнью, а теперь, видно, и в самом деле пришла пора умирать, изгнил, изошел трухой, особенно нижние венцы, — без мужикова пригляди любой дом стареет и изнашивается раньше времени, — недаром приговорили его поселковые власти на снос… Полина, тоже приросшая к дому душой, с болью наблюдала за матерью, потому что сама любила родной дом, но, наблюдая, она хорошо понимала, что жить в нем больше нельзя, даже опасно, пожалуй. И, может быть, поэтому, чтобы оборвать разом материны страдания, она сказала решительно, даже как бы всерьез, приподнято:

— Ну, пора и в новый дом идти! Чай пить!

— Погоди, погоди, — сказала мать Варвара. — Все тебе не терпится бежать куда-то…

— Да ведь в город надо. Борис с Женькой ждут…

— Подождут. — И, обернувшись к старику, Варвара неожиданно спросила его: — А что, пойдешь к нам чай пить? Новоселье ведь у меня сегодня.

— И угощение найдется? — спросил старик.

«Ого!» — удивилась Полина.

— Найдется, — пообещала Варвара. — Все забыть старое не можешь…

Мать Варвара, отойдя от дома, направилась в глубь подворья — к конюшенке, к сеновалу, опорные столбы которого настолько изгнили, что бог его знает, на чем и держались еще. Встал с чурбака и старик, весело крякнув в предвкушении скорого застолья, и, расправив плечи, огладив бороду, с посохом в руках, величественно и размашисто направился в сторону Варвары, тоже, видно, решив напоследок оглядеть подворье.

И не знали они, ни Варвара, ни Клим, ни Полина, что там, в совхозе, на животноводческой ферме затосковал, вконец запечалился душой старик Авдей после ухода Полины. Четверть века, двадцать пять лет не видел он родного дома и, даже когда бывал в поселке, ездил, например, на кладбище, никогда не подходил к дому близко, будто боялся, что приворожит дом к себе и больше, чего доброго, от себя не отпустит, а теперь, услыхав от Полины, что дом окончательно идет под снос и что Варвару Полина перевезла на новую квартиру, старик Авдей, сначала изгоняя из себя тоску и смуту твердостью духа и силой воли, в конце концов растревожился не на шутку и понял, что, если не увидит дома хотя бы в последний раз, не будет ему легкой смерти, не будет прощения и пощады от нее, когда накроет она его своим крылом… И так, и этак себя отговаривая, старик Авдей все же не мог противиться чему-то такому, что было выше его личной воли, как будто гнал старика в поселок сам рок, эта не подвластная никому сила, и он сломился, отдался во власть этой неведомой силе, с дрожью в руках и ногах стал собираться в дорогу, как будто боясь теперь опоздать туда, к живому пока и еще здравствующему дому…

А здесь, дома, Варвара продолжала ходить по подворью, оглядывая все заветные уголки и приступки, окидывая взглядом все, с чем