Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Будут, – подтвердил Томас, отступая. Он подобрался.
И шериф не мог не заметить этого. Улыбнулся этак широко, весело, будто подбадривая. Он ведь свой. Он ведь знаком вдоль и поперек. Он, еще будучи помощником шерифа, гонял Томаса с огородов старика Брейда. А потом приходил к родителям с разговорами, после которых папашка брался за ремень.
Как его подозревать?
Обыкновенно, как и других.
– Правильно. Я вот поднял архивы, но этот парень не из наших. Наши все на месте… до ближайшего городка полсотни миль. Без машины не проедешь… да… значит, не случайно там оказался?
– Не случайно.
– Уна тогда совсем растерялась. Братца не стало. У Ника с Зои беда приключилась… и Дерри нет. Одна осталась. Первое время в горах все пропадала, а после Оллгрим ее в отпуск турнул, она и загуляла слегка. Наши-то поняли. Вон сколько всего свалилось, да…
Он остановился близко.
Так близко, что Томас ощутил и кисловатый запах пота, смешанный с горькой табачной вонью. В ней прорезались нотки пороха и навоза.
Сельский купаж.
– Боишься? – шериф смотрел в глаза и улыбался. Все так же безмятежно, но теперь его улыбка казалась ненастоящей. – И правильно, да… бойся. Всех бойся. Страх, он помогает.
– Чему?
– Выжить, – вполне серьезно ответил Маккорнак. – Если бы люди больше прислушивались к своему страху, многие остались бы в живых…
Он первый отвел взгляд. И сделал шаг назад.
– Когда Уна притащила этого угребка, я, конечно, поинтересовался, что он за человек. Пара приводов. Запрет на приближение. Обвинение в хранении наркотиков, правда, сесть не сел. Несколько пьяных драк. В общем, такая романтика. Я предупредил Уну, что парень не для жизни.
– Не послушала?
Сердце ухало так, что становилось стыдно. И в коленях появилась весьма характерная слабость. А рука все-таки лежала на кобуре, хотя…
Даже если он. Не станет убивать.
Чучельник умен, а убивать федерала – это совсем, совсем неумно. Тем паче Уна его видела, а значит… страх иррационален.
Свечи тому виной. И близость чужой смерти. А еще осознание собственной слабости.
– Нет, конечно. Любовь у нее приключилась. Со всеми бывает. А что к такому… наши-то парни ее сторонились, как же, при драконах, да и вообще… не идеал, так скажем.
Точно.
В провинциях ценят женскую хрупкость и кротость, хотя бы показную. Умение правильно готовить индейку на День благодарения.
– Сперва вроде и ничего было. Я уж и решил, что, может, ошибся. Парень слегка бузил, но кто без греха? Жить жили. Пошел слушок, что, может, и поженятся. А потом как-то ее в городе встретил. Понимаешь, жаловаться она не жаловалась, но держалась стороной. Шла, прихрамывала… мол, упала неудачно.
– А вы?
– А что я? – Маккорнак отошел к двери. – Поговорил с парнем. Отловил в баре. Прижал немного. Сказал, чтоб руки при себе держал. А то ж места у нас дикие, всякое произойти может.
Кулак сжался. И разжался.
Пальцы у шерифа короткие, точно обрубленные, и поросли густым рыжим волосом, который ко всему курчавился. Ногти квадратные, ребристые. Пожелтели от табака.
– Вроде понял… а потом мне из Тампески позвонил приятель. Из больнички. Он наших знал, сказал, что приехала с переломанными ребрами. И еще чего-то там, вроде серьезное довольно. Я попросил, чтобы задержали в больничке на недельку-другую…
Незаконно. Напрочь. Но следует признать, что вполне в провинциальном духе.
– А я этому угребку иначе объяснил, что не стоит задерживаться в городе. Мне казалось, очень доступно. Я умею. И когда Билли исчез, то… признаюсь, решил, что это из-за меня.
Он дернулся, явно желая сплюнуть, но вовремя спохватился и сглотнул слюну.
– Бил я аккуратно, но так, чтоб и вправду понял.
Такими короткими пальцами вполне себе удобно нож держать. И он есть, висит на поясе, как и у любого местного, потому что места и вправду дикие, да и куда мужчине без ножа? У детей вон свои имеются.
Здесь с малых лет учат обращаться с оружием, и не только с холодным.
Томасу было семь, когда отец впервые взял его на охоту, пусть вся охота и заключалась в том, чтобы сидеть на одном месте и сторожить несчастных зайцев. Зайцев было даже жаль. Немного. А еще скучно. Томас с удовольствием пострелял бы, но кто ж его к ружью пустит? Вот Берту дали, но Берт старше. А Томасу оставалось нюхать упоительно горький дым и жмуриться, пригибаться, когда раздается выстрел.
А после охоты пили.
И говорили громко, толкали друг друга локтями, трясли этими несчастными зайцами, которых Томас нес домой с гордостью. Мать еще потом ругалась.
Она не любила охоту.
Нет, не из-за зайцев. Все ж водилась в горах и живность покрупнее, порой и косулю снять удавалось, и оленя, а незадолго до того, как Томас в Тампеску убрался, сюда стадо бизонов пригнали, вроде как на развод…
Что с ними стало?
– Мне доложили, что парнишка собрал свое шмотье, сел на тарахтелку и убрался. Я вздохнул с облегчением. Нет, я понимаю… – пальцы шерифа коснулись рукояти ножа. Старый. И рукоять выглажена до блеска, а еще перетянута тонкой полоской кожи, видать, дерево от возраста треснуло.
Или для красоты?
– Одно дело – бабу поучить, но меру же знать надо.
Покойник улыбался с блюда.
Глава 24
До Драконьей пади пришлось идти пешком. На половине пути я остановилась, чтобы перевести дух и немного успокоиться. Сердце колотилось как сумасшедшее. И руки дрожали.
Я стиснула кулаки. И разжала. Снова стиснула. Села на камень. Вытащила нож. Запрокинула голову. Небо ясное. Месяц полукругом. И звезды крупные, что твой горох. Стало быть, к утру подморозит.
Дышится легко. Думается…
У кого были ключи? У кого угодно. Дерри вовсе не запирался, а когда я спросила, сказал, что брать в доме нечего.
Было нечего.
А теперь в подвале, закопанная под грудой тряпья, лежит сумка, в которой ждут неизвестно чего аккуратные пачки дури. Найдут ли сумку? Тут и гадать нечего. Да федералы дом мой переберут по досочке… и что тогда? Поверят ли, что я к этой дури отношения не имею?
Я прикусила губу.
Надо же. Мне бы испугаться. Мне бы подумать, что кто-то в мое отсутствие пробрался… и сделал это. А я про дурь думаю, беспокоюсь.
Стрекотали сверчки.
