И вопрос этот прозвучал почти как смертный приговор.

— Я струсил?! — возмущенно воскликнул мужик. — А ну, смотри!

Он резким движением вынул из сумы, закрепленной на поясе, бомбу и огниво, высек искру, зажег фитиль. Все стоявшие рядом с ним, включая предводителя, невольно отпрянули в разные стороны. Мужик размахнулся и с каким-то невнятным выкриком бросил бомбу в дружинников. Десятки глаз завороженно смотрели, как черный колобок с горящим хвостиком фитиля, описав дугу, падает прямо на первую шеренгу караульных. Внезапно начальник поморских дружинников, по-прежнему находящийся перед строем, спокойно сунул царскую грамоту за пазуху, одновременно шагнул в сторону и ловко поймал бомбу одной рукой. Вытянув руку с дымящейся, готовой вот-вот взорваться бомбой перед собой, помор неспешным шагом двинулся по направлению к толпе, в первых рядах которой находились ханские засланцы.

— Вот черт! Я же предупреждал: поморы эти — заговоренные! — истерично выкрикнул переодетый мужиком диверсант, метнувший бомбу.

Несостоявшиеся правители российских улусов в составе возрожденной Золотой Орды в ужасе бросились наутек в разные стороны, забыв об обещанных им турецких серебрениках, бросая сумки с бомбами, которые, как они точно знали от своих инструкторов, могут сдетонировать от близкого взрыва. Лишь один предводитель, смертельно побледнев, жутко оскалился и остался стоять на месте. На его лбу выступили крупные капли пота, тело сотрясала непроизвольная мелкая дрожь. Часть беженцев, примкнувших было к диверсантам, тоже разбежалась, подчиняясь инстинкту, однако многие, не понимавшие смысла происходящего, по-прежнему остались стоять на месте.

Разик приблизился вплотную к толпе, выдернул из запального отверстия почти догоревший фитиль, бросил его себе под ноги вместе с обезвреженной бомбой.

— Люди русские! — обратился он к толпе. — Вас обманывают! Идите в соборы, молитесь об одолении неприятеля! А мы, ратники государевы, с Божьей помощью обороним твердыню кремлевскую от басурман.

Предводитель разбежавшихся турецких агентов преодолел минутное замешательство, в которое его привел потрясающий поступок Разика, обрел наконец дар речи и воскликнул:

— Ко мне, мои верные товарищи, и вы, граждане московские! Сплотимся вновь, ополчимся дружно за правду народную против бессердечных угнетателей!

— Это кто тут вещает о правде народной? — раздался внезапно из рядов караула уверенный насмешливый голос.

Шеренга дружинников раздвинулась, и на площадь перед воротами вышел высокий широкоплечий человек в одежде монастырского трудника, с казацкой саблей на поясе.

— Люди! Вы меня знаете! Я страж московский Степан. А это, — он указал рукой на предводителя, — это подлый вор и государев изменник, боярский сын Кудеяр Тишенков, приведший орду на Русь тайными дорогами, покушавшийся три дня назад, да не где-нибудь, а в святой обители, на жизнь своего благодетеля, отца Серафима!

Степа все это время приводил в сознание Михася. И лишь когда его друг пришел в себя и самостоятельно уселся в арке, начав осмысливать происходящее, стражник вернулся в строй. Он сразу же узнал Кудеяра и постарался разоблачить предателя перед людьми, которых тот хитрыми речами подбивал на подлое дело.

Предводитель вздрогнул от неожиданности, вновь побледнел, но лишь на короткий миг. Ему нужно было сейчас не только бороться за дело могучего хана и великого султана, но и спасать свою шкуру. Он рванул рубаху на груди и завопил на весь Кремль:

— Не верьте ему, сограждане!!! Вы меня тоже знаете, я — Иван Чекан, боец на судных поединках, защитник слабых и угнетенных! А ты, — обратился он к Степе, — если ты и вправду страж Степан, известный всем своей справедливостью, то уличи меня принародно, предъяви мне улику, если она у тебя имеется! А если нет, то пусть меж нами будет Божий суд! Вызываю тебя, клеветника, на судный поединок! Коль будет моя победа — то вы, граждане московские, распахнете ворота кремлевские, заплатите ордынцам выкуп из сокровищ боярских да заживете вновь припеваючи!!!

Степа некоторое время молча, в упор смотрел на своего противника, затем снял шапку, широко перекрестился на главы кремлевских соборов и выхватил саблю из ножен:

— А ну, давай, гад, прихвостень басурманский, выходи на смертный бой!

Лицо предводителя озарилось торжествующей ухмылкой. Он развязал шелковый кушак, положил на землю саблю, чекан и пару пистолей, скинул с плеч прямо на пыльную землю свой кафтан и остался в одной красной рубахе. На такой рубахе при ранении незаметна кровь, вид которой может смутить бойца и ободрить его противника. Нагнувшись и вынув лежавшую на земле саблю из ножен, предводитель распрямился во весь рост, затем несколько раз резко присел, скрутил корпус вправо-влево и принялся вращать саблю перед собой, вначале кистью, затем предплечьем, а затем и всей рукой. Собравшиеся вокруг него люди, превратившиеся в зрителей поединка, завороженно смотрели, как сверкающее лезвие выписывает стремительные замысловатые петли, полностью перекрывающие все пространство перед бойцом. Любимец Буслам-паши внезапно остановил клинок, взяв его на плечо, и шагнул навстречу Степе:

— Я готов, стражник! Пусть Бог рассудит, кто из нас предатель, а кто — заступник народный!

Степа, не раздумывая, встал в позицию для сабельного боя, решительно крутанул саблю над головой, разминая плечо перед рубкой.

— Погоди, Степан! — Разик внезапно вышел в центр полукруга, образованного зрителями, и встал между бойцами.

— Ты что ж, помор, Божьего суда испугался? — вскричал предводитель. — Смотрите, православные, на чьей стороне правда!

— Суд Божий — да свершится! — спокойно ответил Разик. — Однако тебе, наемный боец, хорошо известно, что если одна из сторон в суде немощна и хвора, то она может выставить на поединок кого-то вместо себя. Так вот, страж Степан еще не оправился от ранения и посему биться не может. Вместо него сражаться буду я.

Степа хотел было возразить и попытался даже схватить и оттолкнуть Разика, но неслышно подошедший сзади Желток обнял Степу одной рукой за шею, шепнул на ухо, чтоб он не мешал полусотнику, который наверняка знает, что надо делать, и оттащил стражника с ристалища в шеренгу дружинников. Так как Желток не столько обнимал Степу, сколько давил ему предплечьем на кадык, а второй рукой тянул вниз, потерявший равновесие стражник, не имея возможности не только сопротивляться, но даже выразить вслух свое несогласие с таким произволом, поневоле попятился туда, куда его тащил лихой поморский десятник.

Между тем Разик вынул саблю из ножен и встал напротив предводителя турецкой диверсионной группы. Причем, хотя дружинник держал саблю в правой руке, он встал не в обычную фехтовальную, а в левостороннюю стойку и не вытянул саблю острием вперед, а поднял ее почти вертикально перед собой, чуть наклонив в сторону противника, подтянув рукоять к груди, положив раскрытую ладонь левой руки на обушок клинка чуть выше середины. Так обычно держат ослоп, палицу или шестопер.

— Да свершится суд Божий! — повторил Разик, выражая свою готовность к началу боя.